В дом Горжевской он и заглядывать не стал. Зачем зря беспокоить мирную вдову. А вот к Душинцеву постучал. Хозяин вышел на крыльцо в халате, с папильотками, накрученными на усы. Оглядев одетого по всей форме Сыровяткина, да еще и с шашкой наперевес, что придавало любому полицмейстеру вид бравый, учитель танцев выразил недоумение.

— Вам чего, любезный? — без затей спросил он.

Язык любезного был связан строжайшим приказом не болтать про убийства, ибо кара за то грозила ужасная. Почему-то полицмейстер был уверен, что столичный гений узнает, если он проболтается. И мало, что со свету сживет: без пенсии оставит.

— Так, это… Как у вас, значит, тут? — спросил Сыровяткин, путаясь не только в языке, но и в ножнах шашки.

— У нас — прекрасно, — спокойно ответил Душинцев. — А у вас?

Что делать дальше, Сыровяткин не знал. Он счел, что разговор вполне сойдет за допрос подозреваемого, будет что наплести Антонову. Отдал честь и совсем уже собрался восвояси, когда с крыльца соседней дачи его поманил пальчик. Пальчик был такой, что отказать ему было нельзя.

Перебравшись через позеленевшие кусты, пристав оказался на соседней даче. Хозяйка ее, госпожа Мамаева, была не такой женщиной, что мимо нее вот так запросто пройдешь. Красота опытной, умной и волевой женщины, красота в самом пике своего цветения, еще не пошедшая на убыль, была столь притягательна, что редкий мужчина смог бы устоять. Сыровяткин был из числа тех, кто не смог бы. Хуже того: давно и страстно он на Мамаеву заглядывался. Только невозможность сладостной интриги в маленьком городке, где через минуту каждая сволочь побежит докладывать его супруге, сдерживала полицейского в рамках приличия. Но сердечко-то привязать невозможно.

Мамаева отлично видела, какую слабость испытывает под ее взглядом полицейский чин. И пользовалась своим преимуществом, как может пользоваться только женщина: медленно и беспощадно. Жестокие создания эти женщины, что и говорить.

Сыровяткин сделал некоторое движение, чтобы поцеловать ручку, но ручка не далась к поцелую. Напротив, уперлась в бок хозяйки.

— Константин Семенович, это что же такое? — проговорила Мамаева тягуче-сладостно. Отчего под портупеей Сыровяткина побежали мурашки.

— А что такое, Ираида Львовна?

— Как же это понимать, милейший?

— А что вам понимать, драгоценнейшая?

Полицмейстера легонько шлепнули ручкой в кружевной перчатке. Формально это было нанесение побоев должностному лицу и каралось сроком до года исправительных работ. Но Сыровяткин только мечтал, чтобы его подобным образом избили еще и еще.

— Не валяйте дурака, — строго приказали ему.

— Слово чести — не понимаю, Ираида Львовна, — пытался оправдаться он.

— Тогда скажу напрямик: хочу пожаловаться на вашего пристава.

— Какого? — бездумно спросил Сыровяткин, занятый созерцанием красоты.

— Толстоногова, конечно!

— А что он натворил?

— Да не он! — Мамаеву раздражала тупость полицейского, который не успевал угадать ход ее мысли. — Сынок его что учудил!

— А что он учудил?

— Константин Семенович, да соберитесь с мыслями!

— Так точно, — и Сыровяткин чуть не отдал честь. — Но объяснитесь…

— Этот оболтус нацепил бороду, дурацкий парик, одежонку мастерового и решил поиграть в грабителя! Хотел у меня ридикюль вырвать!

И Мамаева предъявила улику — ту самую сумочку, объект уличной схватки.

— Какое безобразие! — с чувством сказал Сыровяткин. — Они у меня оба получат! Я это так не оставлю! Совсем сынок Толстоногова от рук отбился! Ох, уж они у меня…

— Благодарю, милый Константин Семенович…

Ручка, что может с ног сбить, погладила Сыровяткина по щеке. Мамаева повернулась и, довольная легкой победой, пошла в дом, зная, с каким жадным вниманием полицейский следит за движением пышных форм под покровом юбки.

Придя в себя, Сыровяткин снял фуражку и вытер со лба пот. Вот до чего доводят просьбы столичных господ. И тут еще выкручиваться. Он счел, что миссия исполнена с лихвой. Идя обратно, Сыровяткин глянул на дачу Гейнца. Учитель, как обычно по утрам, устроил Зое тренировку. Девушка присела и держалась за плечо. Что сильно раздражило приемного отца. Размахнувшись, он ударил ее стеком по спине. Зоя сжалась.

— Не сметь притворяться! — строго сказал он. — Извольте встать, еще три упражнения.

Сыровяткин отвернулся, как будто ничего не видел. Семейные дрязги полиции не касаются. А воспитание детей — тем более.

Слышно, как беспокойное сердце читателя бьется в унисон с сердцем героя.

Пока же Ванзаров готовится к тому, что случится, доктора рекомендуют для ослабления гнетущего волнения сделать три глубоких вдоха и выдоха. Или воспользоваться игрой, чрезвычайно успокаивающей нервы.

Итак.

1. Выбираем противника, который ничего не смыслит в игре.

2. Заставляем его сделать ход первым.

3. Побеждаем и оставляем с носом.

4. А побеждает тот, кто первый впишет линию из 3 крестиков.

Ну, и хватит глупостей. Пожалуй, продолжим.

Ванзаров обошел большой читальный зал, коридор отдела каталогов, поднялся по лестнице в другой читальный зал, поискал в курительной. И даже заглянул в канцелярию. Труппа нигде не было. Филер, оставленный Курочкиным у входа, уверял, что объект Щепка не покидал здание библиотеки. Не иначе, как растворился в книжной пыли.

Чтобы не совсем зря потратить время, Ванзаров решил вернуться в читальный зал и отказаться от хранения оставленных книг. Пусть ими пользуются те, кому они действительно нужны. Судя по всему, в ближайшее время ему будет не до научных занятий. Ванзаров поблагодарил библиотекаря, подписал читательский формуляр и с тихой грустью наблюдал, как в хранилище навсегда уплывает его академическая карьера. Второй раз ему не простят подобную выходку. Значит, такова судьба.

Он повернулся к читальному залу.

— Как я рад вас видеть, господин Ванзаров.

Вероятно, Трупп обладал талантом, схожим с невидимостью Курочкина. Он стоял возле Ванзарова и держал немалую стопку книг.

— Где рукопись? — без лишних слов спросил Ванзаров.

— Обязательно покажу. Пройдемте, чтобы не мешать…

Они прошли в холл с креслами. Ванзаров протянул раскрытую ладонь.

— Прошу рукопись…