– Пьёт, – перебил я, – знакомый типаж.

– О-о, – подтвердила она, – ещё как… Так вот, Сереш, когда от него получаешь похвалу, чувствуешь себя так, будто сам Сенкевич похвалил…

– Это кто?

– Сенкевич – руководитель нашего курса.

– И что? – поинтересовался я, не поняв Ольгиного монолога.

– Да то, что ни одна девушка, женщина не сможет с этим Толиком жить. Потому что он любит только свою работу! – заключила она.

– Он её не любит, – предположил я, – он ею живет… Он же пока не может жить с двумя – женщиной и работой. Может, и вы для него – «лажа», потому что он не встретил ещё «не лажу». Они такие, Толики эти… – я вспомнил Осу и его анемичную любовь. И требования к себе у Осы тоже были чрезмерные…

– Хочешь, я расскажу тебе про Осу, – внезапно выпалил я, обращаясь только к ней. На фоне общей беседы и приконченной бутылки это не бросалось в глаза, но я-то сделал это осознанно и очевидно.

– Хочу, – весело отреагировала она и только потом спросила: – Про какую осу?

Она сидела напротив, положив белые руки на стол, и смотрела вскользь, потому как нельзя было смотреть прямо и упруго. И честно, кажется… А мне так хотелось нарисовать на её щеках клоунские слёзы, которые так пошли бы к её глазам.

– Про Осу – это очень длинно. Это не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Это как кусок жизни рассказать в две минуты. Да и, кажется, пора… – заключил я. Пустая бутылка перекочевала под стол. Открывать ещё одну – уже бестолково… А интригу я сохранил, на что и рассчитывал. Тем более что при успешном стечении дел про Осу я мог рассказать ей уже завтра, после спектакля.

– Да, – заключил задремывавший Артём. – Сейчас и Венеролог вернётся…

Мы с Берлиным шумно встали. Проследовали в узкий коридор, исключив возможность долгого прощания.

– Спасибо, – произнёс я, уже одевшись.

– Всегда пожалуйста, – зевнул Артём.

Семён расцеловался с немного разрумянившейся Олей. А я этого делать не стал. Пока мне хотелось сохранить между нами расстояние. От такого поцелуя один шаг до дружеского рукопожатия… Нет-нет-нет…

– Счастливо… – мы с Семёном выбирались на тёмную лестницу… Артём захлопнул за нами дверь и стало ещё темнее.

На улице Берлин мне сказал:

– Ты с Артёмом давно знаком? Он мне про тебя не говорил…

– Недели полторы… – ответил я, думая о том, как бы поскорее избавиться от ненужного сейчас фотографа.

– М-м… – промычал, что-то соображая, тот. Потом помолчал и добавил: – Насчет Артёма ты прав. Но плохой ты человек, Сергей, плохой… Мне туда! – и демонстративно стал переходить дорогу в неположенном месте.

Сперва я думал – о чём это он? Об Ольге? Об Артёме конкретно? Просто ничем конкретным не обусловленная неприязнь? Тем более что в чём-то, в тех же сальных шутках и губах его, она была взаимна. А потом оставил это. Я ведь и вправду – плохой человек… Делаю всё (всё?), чтобы склонить жену моего приятеля к… И вот тут я не находил подходящего слова. Потому что до этого я только и делал, что склонял… женщин и существительные… существительные к сожительству, женщин – к быстрой любви и к «немного ниже»… Иногда я сожительствовал с женщинами. Порой склонял к быстрой любви существительные. Тогда получались неплохие стихи…

Пока не находилось подходящее слово, я заменил его словосочетанием «быть рядом»… И то, что употреблял его я в самом широком смысле, предполагало близость глаз, кож, душ…

Такая близость вроде бы и называется любовью?

Я знаю, что «любовь» – это не со мной, потому что в романах. И потому, что к любви романной слишком беспечно цепляют слово «безответная», отчего любовь становится ещё и чистой. А ведь она, любовь, – это в первую очередь потребность. Почему же потребность может стать лучше оттого, что она безответная? Ни шкворчащие за витриной магазина курицы на вертеле, ни сдобные булочки не сделают вас чище, будучи несъеденными.

Я думал о любви ответной и, наверное, грязной, раз так… Но разве это «любовь»?

Слова Берлина меня всё же задели… Неприятно быть неприятным даже малознакомому человеку. Как пишут на сокосодержащих напитках – «допускается наличие осадка».

Покинув ещё не опустевший в вечернее время метрополитен, я шёл к себе с надеждой не обнаружить у себя в комнате хозяина. В ближайшие хотя бы две недели мне вообще не хотелось его видеть. Придут краснодарские деньги – заплачу. Надо будет ещё чем-то питаться, но это пока отставим в сторону… Был бы день – пища найдётся! Пока же колбасы и паштеты, которые мне так и не пришлось выложить у Верховенских, вполне могли поддержать и даже разнообразить мой спартанский рацион.

Свернув с Невского, я почувствовал безлюдие и безветрие. Дома здесь сплотились друг с другом так, что не пускали ветер с Невы, а Невский был слишком близко, чтобы вдруг наворотить рядом каких-то едален и пивален. Всё – дорогое и бездельное, нищее и оборванное – стекало, как по стенам жёлоба, в русло Невского.

Громко и тесно от автомобилей здесь было только в часы пик – отсюда уезжали работать и сюда, уставшие, возвращались в свои норы. Остальное время кварталы оставались пустыми.

Пусто было и сейчас.

В ночном магазинчике, к которому мне было по дороге, надо было купить сигарет. Чёрные артёмовские я оставил у него на столе. Свой «Космос» выкинул по его прихоти… Зря.

Я поднялся по каменным ступенькам, звякнул дверной колокольчик. Двое не выпивших ещё парней считали мелочь у прилавка, вполголоса матерясь.

– О, уважаемый… – оживился один из них при виде меня. Отёкшее лицо, коричневые пеньки зубов…

Я понял, что они не отстанут, – близнецы по несчастью.

– Три рубля, уважаемый… – один из них так и стоял с мелочью в горсти, как будто просил подаяния. Под-даяния.

Дважды уже уважаемый, я обречённо порылся в заднем кармане. Звякнул мелочью, пренебрежительно не глядя в их сторону, бросил в ладонь монеты. Потом достал купюру.

– Две пачки «Космоса», – говорю продавщице.

Забрал сдачу, убрал в карман куртки сигареты. Повернулся к выходу. За моей спиной счастливые обладатели необходимой суммы покупали пойло…

Я прошёл едва ли не квартал, когда они меня окликнули.

– Эй, стой… – я не обернулся, отчаянно понимая, что с рюкзаком, набитым ресторанной снедью, убежать от них я не сумею.

– Стой, я сказал… – громче и грубее.

Я повернул голову. Продолжать делать вид, что эти слова ко мне не относятся, было бы глупо. «Всегда есть вход – а вот выход?» – всплыли сегодняшние слова Артёма, и я усмехнулся.

Если после первого окрика я надеялся, что они попросят сигарет, то после второго я эту надежду бросил, думая только о защите.