Судя по неподробному, но вполне достаточному отчету Айше о вчерашнем вечере, психика тоже была в норме. Ни депрессий, ни ярко выраженных, заметных дилетанту отклонений, ни подавленного настроения. На самоубийство не потянет, тем более что никакой записки не обнаружено.

Можно было надеяться на естественную скоропостижную смерть или несчастный случай, но Кемаль чувствовал, что со вчерашнего вечера у него было слишком много неоправдавшихся надежд и что, скорее всего, это будет еще одна из них.

Он не стал дожидаться результатов вскрытия и заключений экспертов и поехал домой.

С неприятным чувством, что едет не домой, а работать со свидетелем.

С добросовестной, старательной, умной свидетельницей, которую он сам ни за что не зачислит в подозреваемые. Это они с Айше уже проходили – на заре их знакомства. С тех пор у них не было друг от друга секретов, а кроме того, подозревать Айше в убийстве женщины, которую она впервые в жизни видела и с которой встретилась исключительно по настоянию его сестры, было совершенно нелепо. Он был уверен в этом почти так же, как в том, что это было убийство.

И никакие заключения никаких экспертов ему были не нужны.

Едва войдя в квартиру, он понял, что Айше все-таки заболела. Еще вчера, когда они вернулись, ее бил озноб, она жаловалась на холод, которого он не чувствовал, и на боль в горле.

– Да у тебя температура не меньше тридцати девяти, – сказал он, когда, помогая ей расстегнуть длинную молнию на спине, по установившейся между ними привычке прикоснулся губами к ее шее. – Прими какую-нибудь таблетку и ложись.

Потом он ужинал, а Айше, приняв аспирин и согревшись в теплой домашней кофте, почувствовала себя лучше и рассказывала ему о золотом дне; потом он уехал и вернулся, когда она спала, а утром они почти не виделись, да и голова у него была занята странной и несвоевременной смертью госпожи Темизель. К тому же Айше за время их совместной жизни ни разу ничем не болела, и он вовсе не был всерьез обеспокоен ее здоровьем.

Она больна – это было очевидно.

Глаза лихорадочно блестели, она куталась в ту же толстую длинную кофту, надетую поверх шерстяного свитера, от нее пахло ментолом и липовым чаем и еще чем-то лекарственным.

– Температуру мерила? – спросил Кемаль. – Пойду-ка я лекарства куплю, пока не разделся.

– Да я пила уже… – охрипшим голосом запротестовала Айше. – Ты мне лучше расскажи, что там случилось.

– Ну что ты могла пить, если я наизусть знаю, что у нас в аптечке лежит? Через десять минут все узнаешь, не волнуйся.

– Она правда умерла?

– Конечно, правда. Можешь роман начинать.

Вернувшись из аптеки с каким-то новомодным порошком в яркой коробочке, который надо было заливать горячей водой и пить, как сказал аптекарь, каждые шесть или восемь часов, он заставил Айше обосноваться в кабинете на диване, накрыл ее пледом, приготовил приятно пахнущий лимоном напиток из купленного лекарства, вручил ей обжигающую руки кружку и с чувством выполненного долга приступил к допросу.

Айше путалась и сбивалась.

То пересказывала, и, по-видимому, слово в слово, целые диалоги, то в ее изложении оказывался необъяснимый провал; то описывала малейшие нюансы – кто как сидел, кто на кого как посмотрел, то не могла вспомнить собственные перемещения по квартире.

Кемаль слушал ее, делал пометки на нарисованной в самом начале разговора схеме, которую предложила ему Айше.

Десять кружочков с именами, фамилиями, краткими данными о профессиональном и семейном статусе. Стрелочки, соединяющие их, с поясняющими надписями о связях и взаимоотношениях между ними. Красные стрелочки с пометками о напряженных диалогах, придирках, обидах и прочих нематериальных вещах, вроде какой-то ссоры Софии с Гюзель, о которой кто-то когда-то упомянул и которая то ли была, то ли нет. Звездочки возле имен тех, кто отравился месяц назад. Галочки возле тех, кому было плохо два месяца назад. Со схемой, конечно, было попроще, но…

– Подожди, давай не будем сбиваться, – выслушав очередную порцию женских разговоров, попросил пощады Кемаль. – Я пойду сделаю себе кофе, иначе засну, а ты пока сама разложи свою информацию по полочкам. А то я слабо все это улавливаю. Давай сюда кружку, вот тебе три листочка, ты же без бумаги ничего не соображаешь. На один пиши все, что знаешь об истории их отношений. В смысле как эта компания вообще сложилась, как они все друг друга нашли.

– Почему я? Это ведь Элиф лучше знает, – попыталась увернуться от лишней работы Айше.

– Я и ее заставлю это сделать. И всех остальных тоже, – когда речь шла о деле, он был неумолим.

Впрочем, она и сама с удовольствием покопалась бы в деталях вчерашнего вечера и характерах своих новых знакомых. Ведь необычная история, что и говорить!

Всегда поражает, когда человек, пусть совсем чужой и безразличный тебе, но вчера еще живой, полный каких-то планов, чувств и мыслей, человек, с которым ты говорил и здоровался за руку, сегодня уже не может ничего сказать, подумать или почувствовать, а вчерашнее рукопожатие будет последним, что ты о нем вспомнишь. Так и смерть Лили не оставила Айше равнодушной, хотя они только и успели, что познакомиться. Но такая неожиданная смерть, и все эти разговоры об отравлениях, и скандал, которым закончился этот злополучный золотой день, – в другое время Айше вцепилась бы в такой сюжет мертвой хваткой и сама приставала бы к мужу до тех пор, пока ее любопытство и детективный зуд не добрались до каких-нибудь результатов.

Но сегодня ей ничего не хотелось.

Нужное настроение не приходило, голова болела, озноб, начавшийся еще вчера, когда они с Элиф вышли из теплой роскоши Лили в промозглый, сырой, ветреный декабрьский вечер и с радостью увидели во дворе машину Кемаля, не проходил; нос был заложен, и дышать приходилось ртом, прерываясь на сухой, изматывающий кашель.

– А все из-за этого платья, – с трудом выговорила она. – Тонкое оно для такой погоды. И рукавов почти нет, и подкладка шелковая, – она зябко поежилась, словно теплый вязаный свитер, надетый на ней, был той самой прохладной шелковой подкладкой, прикосновения которой ее тело не могло забыть. – Никак не согреюсь… ты куда?

– Ты меня совсем не слушаешь, да? – укоризненно спросил Кемаль. – Я всего лишь на кухню за кофе. Так, на этом листочке пусть будет твоя схема, что вспомнишь – добавишь. А на третьем набросай, пожалуйста, все последовательно, весь этот золотой день. Как сумеешь. С самого начала: кто первый пришел, кто потом, какие разговоры в какой последовательности возникали. Все-все по порядку, – и, внимательно взглянув на жену, добавил: – Тебе сейчас полегчает, аптекарь сказал, минут через пятнадцать-двадцать подействует. Тебе чаю принести?

– Принеси. Только с лимоном, если он есть. Почему-то хочется с лимоном, – почти прошептала Айше. – Твою большую кружку… Ой, как я в понедельник буду лекцию читать?!