Филипп не имел ничего против. И я тут же сочинила статью о том, как мне постоянно снится секс, хотя в одном стародавнем исследовании, фактами не подтвержденном, а потому и недостоверном, которое с недавних пор вновь обрело популярность, утверждается, что женщинам такие грезы несвойственны в принципе. Но каков был эффект! Филипп заразился моими сексуальными фантазиями и однажды утром сказал: «Со мной такого уже давно не случалось – я видел эротический сон…» Мы посмотрели друг на друга, помолодели на семь лет, и, если бы в этот момент на кухне не появился наш маленький малыш в полном подгузнике, кто знает, что бы произошло! И вот теперь, после всех этих подработок, мне наконец-то нужно время, чтобы снова начать писать, нужно время для этой книги.

Красивая студентка за соседним столиком разговаривает по телефону. Кусает губу и повторяет: «М-м-м, м-м-м, м-м-м». Смотрит в пустоту. Тадеуш заказывает себе пива. Что они здесь делают? Может, они были на утреннем спектакле в драмтеатре? Или, как и мы, в Музее изобразительных искусств? У Джакометти? Они пришли в ресторан сразу за нами. Тогда странно, что мы не встретили их на выставке… Студентка все повторяет в трубку: «Да, да, да» и при этом разглядывает ногти левой руки. Тадеуш пьет. Даже пивная пена сереет, соприкасаясь с ним. Тусклым свинцом ложится над верхней губой, как нельзя лучше сочетаясь с блеклостью лица. Я смотрю в сторону далеких окон – там сидят красивые люди, а за фасадом нас караулит серый зимний день, и пивная пена подошла бы ему не хуже, чем Тадеушу. Но возможно, я, что касается серого, пребывая среди серого, заблуждаюсь. Я прочитала это предложение в книге, которую обнаружила у Симона, – Dialogue in the Void – Beckett & Giacometti[11], – и перевела сама. Это фраза из «Безымянного» Беккета.

Двадцать лет назад я получила эту книгу на Рождество, зима тогда была теплой и такой же серой, как сегодняшний день. Я очень обрадовалась этому подарку. Носила книгу с собой, у самого сердца, во внутреннем кармане зимнего пальто, предназначенном для кошелька. А когда захотела прочитать, оказалось, что книги нет. Увидев ее у Симона, я спросила: «Твоя?»

Симон пожал плечами: «Скорее всего. Не знаю откуда».

В книге – посвящение: «Тебе – от меня». Знакомый почерк. Ну точно, это моя книга!

Внезапно Тадеуш встает. Так стремительно, что меня обдает запахом холодного жира. Он что, в «Макдоналдсе» ночевал? Тадеуш становится на цыпочки и разводит руки в стороны, стараясь не потерять равновесия. При этом смотрит на студентку, а та без устали кивает. Кажется, он что-то объясняет. Тадеуш раскачивается, словно захваченный вихрем, балансирует руками. Ну конечно, – просто невероятно, как ему это удается! – Шатающийся человек Джакометти. Которого я только что напрасно искала на выставке, а он путешествует где-то по миру.

Я больше не подглядываю, я развернулась и смотрю прямо на Тадеуша. Его облик меняется каждую секунду. Меняется все – возраст, пол, внешность. Он – то юный смельчак, то отчаявшийся самоубийца, то танцовщица на вулкане, то своенравный разгильдяй. И вдруг он – моя больная раком свекровь, я слышу голос Филиппа: «Не смотри вниз! Посмотришь вниз – пропадешь!»

Тадеуш останавливается, не успев упасть. Смотрит на меня. Я говорю: «Тадеуш». Он ошарашен. «Чудесно, – вырывается у него. – Это же чудесно!»

«Много есть чудес на свете», – приходит мне на ум, как и прежде, когда я слышала от него это слово, произнесенное с заметным польским акцентом, гласные – открытые, ударение на последнем слоге (чудэсНА!), и говорю: «Человек их всех чудесней».

«Софокл» (СаФАкл!). Тадеуш смеется. Выпрямляется, распахивает руки и обнимает меня, я смотрю через его плечо на красивую студентку, она улыбается безучастно. Тадеуш прижимает меня к себе, держит крепко и сам держится за меня. «Дружище, ну надо же, как ты?»

Он приснился мне сегодня ночью. Сказал, что его зовут Якоб. Якоб? Моя любовь длиной в двенадцать лет? Нет, этот выглядел иначе: моложе, красивей. То есть еще красивей, ведь моя любовь длиной в двенадцать лет тоже был хорош собой. Но вот есть настолько красивые мужчины, что сердце замирает, когда их видишь, – таков этот Якоб из моего сегодняшнего сна. Бездонные зеленые глаза и густые темные локоны, высокие скулы и тонко очерченный нос, мягкие губы и крошечная щель между верхними резцами. Вот он какой. И по всей видимости, мы знакомы. «Наш уговор в силе? – спросил он, и я кивнула. – Хорошо, тогда захожу за тобой в семь, как договорились». Я снова кивнула. И несколько удивилась, что ничего не знаю об этом уговоре, но спрашивать – а не перепутал ли он меня с кем? – не стала. Его акцент казался родным. Из Цюриха, как и я. Но почему он говорит со мной на литературном немецком? Значит, все-таки перепутал? «Жду не дождусь сегодняшнего вечера», – сказала я на диалекте, но он только улыбнулся, словно ему было неловко, – обычно так улыбаемся мы, швейцарцы, когда приезжие пытаются подражать нашей манере. Меня это возмутило. «Эй – я настоящая, я отсюда!» – «Все понятно, – сказал он на литературном немецком, – тогда в семь!» И исчез. Может, кто и способен сердиться на такого красавчика, но только не я. Я совершенно потеряла голову. Дрожа от радости и возбуждения, добрела до ванной и посмотрела на себя в зеркало. Моя вертикальная морщина на лбу. Стук. Да? Кто там? Стук.

Точка тире тире / точка тире точка / точка / тире тире / точка тире точка тире

точка тире тире / точка тире точка / точка / тире тире / точка тире точка тире

точка тире тире / точка тире точка / точка / тире тире / точка тире точка тире,

я зажимаю ладонями виски. «Давайте уже что-нибудь новенькое», – говорю я и гашу свет в ванной комнате. Окна здесь нет. Темень. И тут вдруг появляется этот юноша, этот Якоб, назову его «Снова-Якоб», нет – «Якоб Второй», нет – «Якоб Младший», да, так лучше, чем «Jakob reloaded»[12], так вот, этот Якоб Младший открывает дверь и кладет мне руку на грудь, туда, где сердце. «Лапы убери», – возмущаюсь я, но он продолжает наглеть. Завязывается борьба. И тут вдруг он меня отпускает. «Извини, я на минуточку», – говорит он. Достает телефон и лихорадочно водит указательным пальцем по маленькому экрану, на лицо падают зеленые отсветы, глаза его кажутся черными и мертвыми.

– Якоб?

– Не сейчас, – шипит он. Я отступаю назад и оправляю свитер.

Потом мы отправились в ресторан. На столе между нами – мерцающее пламя свечи. Его губы блестели, крылья носа дрожали, трепетали, как будто хотели взлететь. Якоб Младший (Может, сокращение придумать? Яэм, например?) провел кончиком языка по щели между зубами, словно освобождая ее от непрошеного гостя, и сдвинул свечу в сторону. Его лицо приблизилось к моему. Наши губы уже почти встретились, и тут вдруг он отпрянул назад, сказал (на этот раз безо всякого швейцарского акцента, скорее, будто подражая официанту-французу): «Я кое-что вспомнил», вытащил из кармана телефон и выбежал из-за стола. Мне все стало ясно. Я уже сталкивалась с таким поведением и поклялась себе, что теперь узнаю его всегда. Сейчас вот даже во сне сумела.