похороны не изменили бы судьбу человечества, не остановили бы процесс распада, но зато в моих глазах восстановили бы равновесие в мире.

Я надумал хоронить их по очереди. Первые уложил в коробку. Их оказалось двадцать семь штук. От них исходил неприятный и острый запах прелой бумаги, который я чувствовал, даже вернувшись домой.

Я порылся в ящике, где держал старые рамы и картины, в поисках чего-нибудь походящего для иллюстрации близнецов.

Нашел два необрамленных стекла того же размера. Поместил между ними картинку и поставил на прикроватную тумбочку.

Мой близнец, он меня обнимает и хранит.

Все, чего мне не хватает – двух сантиметров ноги, храбрости и любви, – унесено Ноктюрном.

Взамен он оставил мне жизнь.

24

Судьба их была решена: они будут похоронены, как люди. С первой же минуты пробуждения я думал, какой уголок на кладбище им отвести.

Пришел на погост с девятью из двадцати семи непоправимо изъеденных плесенью книг. Принес их в полиэтиленовом пакете: тащить всю коробку было тяжело. Ночью боль в ноге поутихла, поэтому я старался не усердствовать.

Оставил в подсобке пакет, а сам пошел на разведку. Место не должно бросаться в глаза, где-нибудь в отдалении, и минут через двадцать, кажется, нашел то, что годилось. Участок земли, огороженный цементными блоками, по периметру которого вбиты железные столбы, с них свисали остатки позеленевшей металлической сетки. Ровные параллельные борозды не оставляли сомнений в его назначении. Тот, кто разбил здесь грядки, правильно придумал. Две из четырех сторон огорода заслоняли задние стены семейных склепов, вход в которые был с другой стороны. Чтобы увидеть это место, к нему надо было специально идти.

Я вернулся в подсобку. Там лежал рулон металлической сетки, скорее всего, остаток той, что использовалась в обнаруженном мною месте. Рулон, моток проволоки и плоскогубцы уложил в тачку. Снял старую сетку и натянул новую. Высота – полтора метра, вполне достаточно. Обнес с двух сторон, оставив узкий проход на участок возле кладбищенской стены. Остаток сетки отвез в подсобку, поставил на место. Там, в углу, где я держал инструменты, обнаружил ведро для штукатурки, в нем лежали зеленые пластмассовые таблички с названиями растений. Когда я их впервые увидел, то не понял, для чего они нужны на кладбище. Сейчас, в свете моей идеи, они наполнялись смыслом. Я представил загадочного огородника, высаживающего ростки и устанавливающего таблички, чтобы помнить, где заканчивается савойская капуста и начинается клубника на унавоженной человеком земле.

Тут таблички и пригодились. Я положил их в тачку вместе с картонными листами, взял черный фломастер, тяпку, пакет с книгами и вернулся на свой огород.

Решил начать с левого угла, следуя по ходу бороздок. Вырыл лунку, положил в нее первую книгу и засыпал землей. Разрезал картон по размерам табличек и написал название книги: Бруно Чиконьяни. Сорокопут. Изд-во Мондадори, 1943. Приклеил картонку к табличке с названием какого-то растения и воткнул в землю, где лежала покойница. Вырыл еще восемь лунок такого же типа на расстоянии тридцати сантиметров одна от другой и похоронил оставшиеся книги. Подписал картонки с соответствующими названиями, начиная с Альфредо Панцини. Джельсомино, шут короля. Изд-во Мондадори, 1931 и заканчивая Франческо Дзакконе. Моя родная земля, 1956, и установил их на могилах.

Закончив, я окинул взглядом свою работу и остался доволен: книги, захороненные как люди, как брошенные в землю семена, возможно, дадут всходы, и вырастут новые породы растений, со словами вместо листьев и пробелами между ними.

На картонном листе написал большими буквами «КЛАДБИЩЕ КНИГ» и вывесил его на стене семейного склепа, видимой только мне.

Этот уголок не изменит судьбы человечества, не победит неумолимость времени, но добавит миру крупицу справедливости.

Маргарита пришла с мраморщиком через неделю после похорон. Они поговорили, потом он ушел.

Позже я подошел к могиле Федора, но ее не застал. А минутой позже увидел ее у надгробия Марчелло Сориано. Этого я не ожидал. Приблизился. Она рассматривала фотографию на памятнике. Увидела меня краем глаза:

– Эта невеста – красавица, не правда ли?

– Согласен.

– Похоже, она похоронена в свадебном платье.

– Здесь похоронен только он.

Я рассказал ей вкратце историю.

– Странная штука жизнь. Двое незнакомцев женятся, в то время как я…

На глаза ее накатились слезы, но она сдержалась.

– А глядя на фотографию, можно сказать, что они похоронены вместе.

– Здесь есть несколько могил, где захоронены оба супруга.

– Таким и должен быть конец настоящей любви – оставаться вместе и после жизни, и даже умереть в одну и ту же минуту.

Вся боль мира звучала в ее словах.

– Кто знает, возможно, так и случилось, невеста умерла в ту же минуту, что и Марчелло.

– Наверняка, – ответила она убежденно. Возможно, мы не ошибались: все, чего мы не знаем и никогда не узнаем, мы можем только представить согласно собственным меркам.

Она вынула из сумочки фотографию и показала. Федор оседлал свой только что купленный мотоцикл, широко улыбался и ни о чем не ведал.

– Красавец, правда?

Я почувствовал ее горе, не отступившее ни на сантиметр, напротив, возраставшее с каждым днем.

– Собиралась повесить ее на памятник, договорилась с мраморщиком, но сейчас… – она прервалась и вновь посмотрела на снимок Марчелло и Сакуры. – Мне бы хотелось, чтобы и у него была такая… только я не в свадебном платье…

Я прикоснулся к ее плечу.

– Могу я говорить с вами откровенно? – спросила она.

– Конечно.

– Два дня ни о чем не думаю, как увидела эту фотографию…

Я кивнул, подбодряя ее.

– Правда, что капитанам кораблей разрешено сочетать браком?

– Да, насколько мне известно… – ответил я, растерявшись.

– Я читала, что актеры и даже простые граждане могут проводить брачные церемонии, достаточно надеть на себя трехцветную ленту[15].

Я утвердительно кивнул.

– Тогда и вы можете, как капитан, потому что это кладбище – ваш корабль, корабль мертвых. Значит, и вам разрешено.

Я опешил. Я занимаюсь сочетанием браков, причем не простых, а между живыми и мертвыми. Решил, что это розыгрыш, но выражение лица Маргариты отметало сомнения. Я не знал, что ответить, и поэтому, не раздумывая, чтобы выгадать время, сказал:

– В моем регламенте не говорится о таких полномочиях.

– В регламенте жизни тоже не говорится, что человек живет до двадцати семи лет!

Как если бы в моем бумажном небе пробили брешь. В сущности, для чего нужны все эти регламенты, ограничивающие действия свободных людей и создающие иллюзии их дисциплинированности, когда сами же люди пишут законы для людей, и тогда почему одно записанное правило ценней другого, не записанного вовсе?