мою жену как подменяют. Может все-таки скажешь, что за причина такой стремительной переменчивости?

— Скажу, — подтверждаю с готовностью, — когда вернетесь.

У меня такое ощущение, что сейчас из телефона высунется рука Данилевского, схватит меня за подбородок и подтянет к самому экрану.

— То есть, ты твердо настроена намотать мои нервы себе на кулачок до самого основания? — осведомляется он, и я беспомощно открываю и закрываю рот.

— Наоборот, — возражаю, когда обретаю способность говорить, — хочу, чтобы вы спокойно решали свои дела и не отвлекались на мелочи.

Давид закатывает глаза к потолку, его губы шевелятся. Молится? Или матерится?

Похоже, второе, потому что когда он снова поднимает на меня взгляд, мне хочется прикрыться.

— Спокойной ночи, Марта, — цедит он и отключается.

— Спокойной ночи, Давид, — шепчу, поглаживая рукой экран. И мне кажется, я все еще слышу его прерывистое дыхание.

Глава 19-1

Бабуля сегодня мне сниться не захотела. Точно переметнулась на сторону Данилевского. Она и при жизни была своенравной старушкой, что уж сейчас говорить!

Давид с утра успел позвонить несколько раз, я уже сбилась со счета. Попробовала «забыть» телефон в комнате, и мне его почти сразу принесла Зарета.

— Как вы его нашли? — притворно «изумилась» я. Хотя не так уж и притворно, я его спрятала под матрас, еще и подушкой придавила.

— Господин Данилевский так распереживался, что не может вам дозвониться, весь замок на уши поднял! — захлопала глазами девушка, умильно сложив ладони лодочкой.

— Дозвониться он не может, — буркнула я и забрала телефон. — Кто стучится, тому и открывают!

Сказала я на родном языке, Зарета обрадованно покивала и убежала. А я сжевала завтрак, абсолютно не почувствовав вкуса, и снова засела в беседке за работу.

Вот почему он такой, а? Может, все мужчины такие коварные? Или это мне так повезло… Может, это все потому что он красивый? Был бы хоть немного не такой! К примеру, чтобы глаза были круглые как у рыбы, а руки тонкие как палки…

Спохватываюсь, когда понимаю, что уже почти дорисовала Данилевского. Пучеглазого и с ручками-веточками. С табличкой на груди «изменник и предатель», рядом плаха и палач с топором. Чтобы всем было понятно, написала под пучеглазым «Давид», а под палачом «Я». И стрелочки поставила.

Красиво получилось, вот только нарисовала я его на страничке амбарной книги сразу под цифрами. Как же я так неосторожно? Увлеклась…

Вытереть не получится, зарисовать корректором — это полстраницы замазать придется. И так, и так примеряюсь. Может, аккуратно ножницами вырезать полстранички? Надо взять у себя в маникюрном наборе.

Телефон взрывается звонком, и я подпрыгиваю от неожиданности.

— Марта… — голос Данилевского звучит сдавленно и замогильно. — А что ты сейчас делаешь?

— В отличие от некоторых я работаю, а не отвлекаю от дел занятых людей, — отвечаю строго и по-деловому.

— Я тоже… — стонет в трубку Давид, — я тоже не отвлекаю…

— Да где ж не отвлекаете, — выговариваю мужу, — весь замок с утра переполошили. Ну подумаешь, забыла в комнате телефон! Вчера тоже полдня охранников с управляющим гоняли.

Замолкаю и прислушиваюсь. Из динамика доносятся очень странные звуки, как будто Данилевский… плачет?

— Э-э-эй, Давид? Что с вами? — спрашиваю осторожно, опираюсь на спинку и поднимаю глаза вверх.

Сейчас у меня взгляд ничем не замутнен, и я ясно вижу в листве черную блестящую точку. Смотрю на точку, потом на свой рисунок. Несмелую надежду, что у меня неразборчивый почерк, и Давид не сумеет прочитать мои каракули, в клочья разносят булькающие звуки из трубки.

«Умный» замок значит?

— Отбой, — говорю в микрофон и отбиваюсь. Не свожу взгляда с черной точки. Нажимаю кнопку вызова прислуги, и через полминуты возле меня возникает Зарета.

— Звали, госпожа Даниле…

— Звала, — перебиваю, — мне нужна жевательная резинка. Пачка.

— Но… — растерянно оглядывается девушка, — Давид Давидович не употребляет…

— Зато я употребляю. И много, — на всякий случай свожу брови, — так что придется найти.

Не знаю, где они ее берут, но пачку мятных подушечек приносят быстро. Набиваю полный рот, старательно жую, улыбаюсь в камеру. Влезаю на диван, затем на стол и осторожно раздвигаю листья.

Так и есть, камера. Подмигиваю в глазок и старательно залепляю его жвачкой.

Все, на сегодняшний день пункт наблюдения выведен из строя, а как будет дальше, посмотрим.

Так увлекаюсь работой, что отказываюсь от обеда, прошу только кофе с эклерами. Ну и еще навещаю Левана, помощника повара, чтобы сжечь у него в мангале вырезанную из тетради страничку.

Время летит незаметно, если ничего не помешает, сегодня закончу с оцифровкой еще нескольких книг. А там вообще в кайф будет — рисуй себе таблицы и считай.

Звучит сигнал вызова — Давид.

— Марта, ты где?

— Алло! — кричу в трубку. — Алло! Плохая связь! Ничего не слышно!

Для убедительности стучу по аппарату и дую в микрофон. Выключаю телефон, откладываю в сторону…

— А так? — раздается сзади насмешливое. — Так нормально слышно?

Нехотя оборачиваюсь. Данилевский в своем кресле сидит прямо за беседкой и смотрит на меня как-то не очень ласково.

Очень-очень неласково он смотрит…

Глава 20

— Давид? — округляю глаза, он подъезжает ближе. — Вы же сказали, что до конца недели…

Он не дает договорить, цепко хватает за запястье и буквально вытаскивает меня из беседки. Ни слова не говоря, разворачивает кресло и едет к замку. Мне ничего не остается, как идти за ним.

Идти — это мягко сказано. Данилевский развивает неплохую скорость, и я иду очень быстрым шагом, временами переходя на бег. Персонал, встречающийся по дороге, ошарашенно приветствует своего хозяина, а затем провожает нас понимающими улыбками.

— Куда вы меня тащите? — шиплю я, пытаясь высвободиться. — Что о нас подумают, Давид?

— А что им еще думать? — Данилевский старается быть невозмутимым, но я уже научилась различать, когда он прячет за такой маской свою злость. И сейчас именно этот случай. — Я возвращаюсь домой на вторые сутки, бросив все дела. Естественно, потому что соскучился по молодой жене. Так что все выглядит логично и связно в их восприятии мира.

Он заталкивает меня в лифт и, наконец, отпускает. Потираю горящие запястья.

— Чуть руки не оторвали, — говорю ворчливо.