история — это история взлетов и падений гражданской активности, а не только падений, история краха и обновления.

Он предлагает ряд мер, которые могут способствовать обновлению общества в начале XXI века по аналогии с тем, что было создано прогрессивным движением в начале прошлого века. Более того, критики Патнэма утверждают, что его данные подтверждают скорее трансформацию общества, чем его упадок. Как утверждает Алан Вулф, «конечно, гражданская жизнь изменилась; как в динамичном и предприимчивом обществе может быть иначе? Использовать язык упадка, как это часто делает Патнэм, значит показать, что в один период времени люди были в какой-то степени лучше, чем в другой… Если мой опыт типичен, то американцы потеряли общину, но приобрели возможности. Каждое из этих явлений ценно, но я не знаю ни одного социологического исследования, которое могло бы доказать, что одно ценнее другого».

Если не принимать во внимание оценочные суждения, то влияние на американскую «жесткую» и «мягкую» силу, скорее всего, будет ограниченным. Изменения в социальном капитале, по-видимому, не подорвали нашу национальную способность к коллективным действиям в области внешней политики, и, поскольку мы хорошо сравниваемся с другими странами, наша «мягкая сила» вряд ли уменьшится. Во-первых, абсолютные уровни вовлеченности по многим показателям остаются на удивление высокими. Например, после трагедии сентября 2001 г. наблюдался огромный подъем общественного духа и волонтерства — от поднятия флага до пожертвований в пользу групп поддержки населения. Три четверти американцев чувствуют связь со своими общинами и считают качество жизни в них отличным или хорошим. По данным опроса 2001 г., 111 млн. американцев добровольно помогали решать проблемы в своих общинах в течение последних 12 месяцев, а 60 млн. добровольцев — на регулярной основе. Более того, как отмечает сам Патнэм, американцы чаще других стран, за исключением нескольких небольших государств Северной Европы, участвуют в работе добровольных организаций. И американцы гораздо активнее участвуют в работе своих церквей, чем западноевропейцы — лишь 10 % британцев и французов и 3 % скандинавов посещают церкви не чаще одного раза в месяц. Как отмечает историк Роберт Фогель, «роль американских евангелических церквей в продвижении народной демократии, радикальных социальных реформ и новых политических направлений резко контрастирует с ролью европейских церквей». Хотя многие из тенденций, выявленных Патнэмом, сами по себе могут вызывать беспокойство, не похоже, что они серьезно подрывают жесткую или мягкую силу Америки в мире.

Это экономика, дурачок!

Если культурные и социальные проблемы, о которых шла речь выше, не угрожают ослаблением американской мощи, то провал в работе американской экономики стал бы настоящим шостоппером.

Под экономическим провалом я имею в виду не депрессивное состояние фондового рынка после терактов сентября 2001 г. и не рецессии продолжительностью около года, характерные для всех капиталистических экономик, а снижение уровня производительности труда и утрату способности к устойчивому высокому росту в течение десятилетия и более. Экономический рост не только обеспечивает силовую поддержку, но и укрепляет репутацию и уверенность страны в себе, а значит, в равной степени способствует развитию «мягкой силы». Когда в 2001 году экономика США замедлилась, некоторые скептики были готовы сказать: «Я же говорил». Однако важны не одно- или двухлетние коррекции делового цикла, а то, сможет ли американская экономика вернуться к более высокой производительности, которая сформировалась во второй половине 1990-х годов.

Полтора десятилетия назад многие наблюдатели считали, что американская экономика выдохлась. Технологическое превосходство было утрачено в ряде отраслей обрабатывающей промышленности, включая автомобилестроение и производство бытовой электроники. Годовые темпы роста производительности труда, составлявшие в среднем 2,7 % в течение двух десятилетий после Второй мировой войны, в 1980-х годах снизились до 1,4 %. Хотя уровень жизни в США по-прежнему оставался самым высоким среди семи крупнейших стран мира, с 1972 г. он рос лишь на четверть быстрее, чем в других странах. По мнению одного из ведущих деловых журналов, опубликованному в 1987 году, «страна переживает кризис роста…

Как личные, так и национальные планы, которые раньше не вызывали сомнений, вдруг стали казаться слишком дорогими». Считалось, что Япония и Германия обгоняют Америку, и это подрывало как нашу жесткую, так и мягкую силу. Казалось, что мы потеряли свое конкурентное преимущество. В начале нового столетия картина выглядела совершенно иначе: Всемирный экономический форум поставил США на первое место по конкурентоспособности роста.

Сможет ли он продлиться долго? Продлит ли новый уровень производительности и роста американское влияние в новом столетии? Или же Соединенные Штаты просто последуют за Японией в цикле подъемов и спадов? Долгосрочные оптимисты утверждают, что существует «новая экономика», которая устранила прежние ограничения скорости американского роста, однако в исследовании МВФ этот термин рассматривается с большей осторожностью: «Несмотря на то, что «новая экономика» привлекает к себе много внимания, существует очень мало консенсуса относительно того, что именно изменилось в американской экономике и есть ли в этом разница. Изменило ли это коренным образом то, как работает экономика». Ясно лишь то, что США лидируют в производстве и использовании технологий формирования (ИТ). На долю ИТ-сектора приходится большая доля ВВП, чем в других ведущих индустриальных странах. Это ставит США в авангард информационной революции с соответствующими последствиями для власти, описанными в главе 2. Как резюмировал дискуссию в начале 2001 г. журнал The Economist: «То, что многие заявления о «новой экономике» выглядят ошибочными, не обязательно означает, что все они таковы. Есть свидетельства того, что структурный рост производительности труда ускорился, но не настолько, как принято считать. Те, кто считает, что рост производительности на 3 % и более является устойчивым, утверждают, что ИТ окажут большее влияние на экономику, чем эра электричества и автомобилей в 1920-х годах. Это было и остается смелым утверждением».

Производительность

Если в первой половине 1990-х годов заметных различий в росте производительности труда между США и Европой не наблюдалось, то после 1995 года темпы снижения стоимости вычислительных мощностей заметно изменились в сторону повышения производительности труда в Америке. Производительность труда имеет решающее значение, поскольку чем больше работники могут производить в час, тем больше может расти экономика без дефицита и инфляции. А устойчивый неинфляционный рост обеспечивает ресурсы, которые мы можем инвестировать в «жесткую силу», а также привлекательную экономическую модель, укрепляющую нашу «мягкую силу». Производительность может повышаться благодаря новым инвестициям в инструменты или новые формы организации. Закон Мура, представляющий собой обобщение скорости развития вычислительной техники, по-прежнему предсказывает удвоение скорости полупроводников каждые восемнадцать месяцев. Производительность также росла, поскольку компании начали интенсивно использовать Интернет