полосе, а теперь оказались на тротуаре, чуть не врезавшись в столб. В машине все вибрировало. Позже они узнали, что жизнь им спасли ремни безопасности.

– Выходи из машины, – приказала Слоун.

Лукас дрожал.

– Мы живы? – спросил он.

– Да. Заткнись и вылезай из чертовой машины, немедленно!

– Что?

– Забирай свою сумку и вылезай из машины.

Лукас подчинился. Машина качнулась. Они быстро зашагали по тротуару. Ноги Слоун дрожали. Они прошли квартал, и Слоун заставила Лукаса открыть сумку и выбросить бутылку в кусты. Они услышали, как приземлилась бутылка, и вернулись к машине. К этому времени уже приехала полиция. Они допрашивали Слоун, а Лукас сидел на тротуаре, прижав колени к груди.

– Что мне делать с машиной? – спросила у полицейских Слоун. – Куда ее везти?

– Детка, – ответил один из копов, – твоя машина в хлам.

Она почувствовала, что у нее перехватило горло. Другой коп засмеялся. Она поняла, что они не ответили на ее вопрос.

Ни Слоун, ни Лукас не получили ни царапины. Это было чудо. Все полицейские твердили об этом. Слоун смотрела на машину. «В хлам», – повторила она вслух. Она думала про это слово – очень уж точно оно отражало ее состояние.

В больницу они не поехали. Родители забрали их из полицейского участка. Возможно, из-за этого Дайан и Питер не смогли испытать облегчения. Если бы Слоун оказалась в больнице, в гипсе, им, наверное, было бы проще. Гораздо хуже самой аварии было то, что никто из семьи Слоун не сказал: «Слава богу, ты жива!» Родители были спокойными и отстраненными. Они обсуждали, что им делать утром. Они даже не злились. А мама, учитывая ее прошлое, вообще не отреагировала так, как можно было ожидать. Она не прижала Слоун к груди, заливаясь слезами.

Но больше всего Слоун расстроила реакция Гейба. Гейб страшно злился из-за машины. А на нее он смотрел, как на полное ничтожество. Много лет спустя она поняла, что это был тот самый момент, когда она впервые почувствовала, что важный для нее мужчина ее не любит. Но тогда она этого не поняла. Она чувствовала, что ей сильно повезло. Она осталась жива. Ее ошибка не погубила семью. Они сумели со всем справиться. Но взгляд брата парализовал ее сильнее, чем сама катастрофа. Возможно, это было связано с тем, что с ней все было в порядке. Никто не хотел думать о том, что могло бы случиться.

В какой-то момент Слоун полностью приняла свою новую личность. Популярная Слоун, Слоун – душа компании. Чтобы быть такой Слоун, нужно было быть красивой, и она была. Нужно было уметь пить, веселиться, устраивать вечеринки и приезжать на тусовки в нужное время в правильно выбранном наряде, флиртовать, но не вести себя как доступная шлюха. И она умела. Но везде были другие классные девушки, горячие штучки, владеющие приемами флирта. В той катастрофе, в ее брате, в ее родителях, в ее прошлом, в неумении быть лучшей – во всем было нечто такое, что заставило ее стремиться к совершенству. Она чувствовала, что единственный способ быть замеченной – стать идеальной в чем-то одном.

Когда Слоун сравнивала себя с другими девушками, она замечала, что кто-то красивее от природы. Были девушки, которые умели рассмешить целую компанию парней без особых усилий. И Слоун решила, что будет самой стройной. Она знала, что маме это понравится.

Чтобы достичь этой цели, она устроила себе пищевое расстройство. Начала она с анорексии, потому что чувствовала, что это самый чистый путь. Какое-то время это работало. Она очень мало ела и много занималась физическими упражнениями. Но потом настал День благодарения. Вся семья собралась за столом, накрытым белой скатертью. Запеченные крылышки, подливка, сладкий картофель, цвета́ Благодарения – коричневый, кремовый и рыжеватый. Она страшно объелась и почувствовала себя огромной. «Господи, – думала она, – нужно от всего этого избавиться!»

Она кинулась в туалет, сунула пальцы в горло, и все праздничные цвета изверглись из нее. Начинка. Подлива. Клюквенный соус. Индейка кусочками. Белый картофель. Оранжевый картофель. Ощущение того, что все съеденное изверглось из нее, было восхитительным. Больше всего ей понравилось ощущение контроля. Позже Слоун услышала, как о булимии рассказывала певица Эми Уайнхаус: «Это лучшая диета в мире. Почему все на ней не сидят?» Слоун это было близко. Это работает куда лучше, чем все другое, думала она. Все казалось очень просто и даже естественно.

С этого момента булимия стала ее тайным другом. Она превратилась не просто в анорексичку-булимичку, но в совершенно идеальную, лучшую в мире анорексичку-булимичку. Она все продумывала, собирала всю информацию, действовала педантично. Она знала, что тяжелее всего избавиться от недостаточно хорошо пережеванной пищи. Куски стейка продирались по горлу и вызывали страшную боль. Сложно было с мороженым. Оно таяло и проскальзывало в желудок, как жидкость. Избавиться от него полностью было невозможно. Никогда нельзя было быть уверенным, что мороженое не пристало к стенкам желудка.

И еще вопрос времени. Для всего в жизни есть свое время, и рвота не исключение. Если попытаться слишком рано, ничего не получится. Только горло будет болеть от бессмысленных спазмов. Слишком поздно – и выйдут только остатки. Все страдания впустую. Если уйти в туалет слишком быстро или слишком рано, будет много шума из ничего, потому что тело твое еще не готово. К телу нужен чуткий подход. С ним, а не против него. Нужно уважать этот важный процесс.

Каждое утро она просыпалась с надеждой, что есть почти не будет – отварная куриная грудка, апельсин, вода с лимоном. Но если надежда не сбывалась – арахисовое драже, кусок торта в честь чьего-то дня рождения, – то она мирилась с неудачей, одновременно не мирясь с ней. Она отправлялась в туалет. Дважды смывала воду. Умывалась. И возвращалась к разговору.

Чаще всего это срабатывало. А вот с хоккеем пришлось расстаться. В девятом классе она была вполне серьезной спортсменкой, но в десятом стала такой худой, что играть уже было невозможно. Страдала и учеба. Она перестала делать уроки и перестала слушать учителей.

Семья не интересовалась ее новым телом и новыми привычками. Мать не спрашивала: «Ты что, хочешь убить себя?» Единственное, что ее интересовало, почему дочь так часто сливает воду в туалете.

Мамины вопросы были слишком жестокими. Для Слоун не было ничего страшнее, чем раскрытие ее грязной тайны. Она знала многих, кто относился к этому совершенно спокойно: «Я переела, и пришлось вызвать рвоту. Теперь все о’кей!» Но для Слоун это было неприемлемо. Словно чужие люди вторгались в ее разум и видели все ее потребности и страхи. Она