чистый, темный двор. Наверху спали дети. Эд не знал, что она решила в эту ночь. Если бы они жили в волшебной стране, то полночь стала бы решающим моментом. Пробили бы часы, и на ветви в темном дворе уселись бы совы и ночные птицы и стали бы смотреть и ждать. И они увидели бы, как Лина раскрывает большие серо-голубые глаза и как свет от электронного будильника на тумбочке заливает ее лицо призрачным неоновым светом.

Она чувствовала, как он ворочается, не касаясь ее, не трогая ее за бледное плечо, не целуя в шею между светлыми волосами и ключицами, не кладя ладонь на холмик под снова тонкой талией, не лаская покатый лобок… Она чувствовала холод нетронутости каждым миллиметром своей кожи. Она чувствовала это каждое утро, каждую ночь, все три месяца, в которые он не хотел любить ее и не прикасался к ней. Эд отвернулся. Лина уставилась в потолок, потом закрыла глаза. В ней кипела злость. До этой ночи она не понимала, как злость может кипеть. Она никогда не думала, что боль – это еще и безумная злость.

Ей хотелось оскорблять его.

Одиннадцать лет мужчина, который сейчас лежал рядом с ней, не целовал ее по-французски, а ведь она просила его только об этом. Она вспоминала открытый и уверенный взгляд психотерапевта и ее слова: «Что ж, это нормально. Это совершенно нормально».

Лина ненавидела их обоих.

Она крепко зажмурилась и представила, как кулаком бьет Эда в лицо и, с благословения всех сов и ночных птиц во дворе, разбивает его в кровь. И когда она снова посмотрит на его белую подушку, вместо сонного лица на ней будет настоящий Стоунхендж из розоватых костей.

На следующее утро шел дождь, такой сильный, что буквально заливал окна. Новый район, в котором жила Лина, казался бесконечным. Зеленые газоны расползались во все стороны, как метастазы, до горизонта.

– Я включила духовку? – громко спросила Лина.

Она посмотрела на духовку и сказала:

– Включила. Хорошо.

Если у тебя есть муж, который никогда тебя не трогает. Если у тебя есть муж, который трогает тебя слишком часто, который хватает тебя за руку и кладет ее на свой пенис, когда ты пытаешься читать статью об электрической изгороди для золотистых ретриверов. Если у тебя есть муж, который чаще играет в видеоигры, чем трогает тебя за руку. Если у тебя есть муж, который доедает капусту с твоей тарелки, хотя тебе это не нравится. Если у тебя вовсе нет мужа. Если твой муж умер. Если твоя жена умерла. Если твоя жена смотрит на твой пенис, как на недоеденный кусок мясного рулета, который и доедать не хочется, и выбросить жалко. Если у твоей жены случается выкидыш на позднем сроке, и она становится другим человеком, и отворачивается от тебя или пишет письма кому-то еще… Невозможно быть с Линой и не думать обо всем, чего тебе недостает или кажется, что недостает, потому что рядом с ней больше не чувствуешь себя цельным человеком.

– Дэнни, хочешь посмотреть, как готовятся наггетсы? – предложила Лина.

Она включила свет в духовке, и Дэнни подошел посмотреть. Она улыбнулась и произнесла вслух:

– Ты отлично научилась развлекать детей. Тебе приходится каждый день изобретать тысячу разных способов.

Дэнни взял со стола приглашение. Это было печенье, завернутое в пленку и перевязанное голубой лентой. На блестящей голубой глазури печенья написано: «Приходи на день рождения Коула в Чудо-лабораторию!»

– Разве это не чудесно? – саркастически произнесла Лина. – Мать Коула така-а-а-я организованная…

Она отложила печенье-приглашение на дальний стол, рядом с маленькими книжками «Чего нельзя женам» и «Чего нельзя мужьям». Это маленькие юмористические книжки пятидесятых годов, в которых собраны правила для жен и мужей.

Наггетсы приготовились. Дэнни отталкивает тарелку, как юная француженка, отвергающая приставания своего возлюбленного.

– О да, это лучше не есть! – сказала Лина. – Не ешь эти наггетсы!

Так научила склонять Дэнни к еде мать Лины. Самой Лине это не нравится, но порой срабатывает только такой прием.

– Дэнни, дорогой, выпей молока, – предложила Лина.

В ответ Дэнни что-то проворковал. У него собственный язык, непонятный и модульный, как блоки лего, но Лина отлично его понимает.

– Хочешь печенье? Нет, малыш, сначала наггетсы.

На улице бушевала гроза. Они живут в плоской Индиане, земля и стройматериалы здесь стоят недорого, поэтому повсюду строят большие дома, окруженные свежими, зелеными газонами, а еще домики для игр, и дома на деревьях, и большие качели.

– Нужно все тщательно пережевывать пять раз, дружок. Ты знаешь правила.

На десерт она нарезала клубнику. Приближается Рождество, поэтому Лина спела рождественский гимн. В доме тихо, слышен лишь голос Лины. Когда Дэнни поворачивается в своем высоком стульчике, громкий скрип разносится по всему дому.

От пребывания целый день в большом доме у Лины развилась клаустрофобия, поэтому она стала много ездить. Когда Дэнни съел достаточно, она, не надевая на него зимней курточки, отвела его в гараж и устроила на заднем сиденье машины. Еду и теплую одежду она взяла с собой на случай, если машина сломается и им придется идти пешком – или на случай конца света. Машину она завела прямо в гараже. Земля под ее ногами содрогнулась. В новом районе царит полная тишина. Рев машины здесь равносилен пробуждению великого дракона.

Она ехала по суровой равнине, по темно-коричневым дорогам, которые извивались между рощами. Дэнни заснул на заднем сиденье. Обычно Лина ездила по шоссе, но временами она сворачивала на проселочную дорогу, которая вела в заповедник. От дождя дорога превратилась в месиво. С одной стороны дороги текла мутная река, с другой – виднелись поваленные деревья и вспаханная земля. Желтые стебли кукурузы колыхались на ветру, как сломанные мельницы. Даже в такой глуши, как этот уголок Индианы, вдали виднелись линии электропередачи.

По радио началась программа доктора Лоры[2]. Лина недавно говорила подруге, что чувствует себя неважно. Вообще-то она чувствовала себя ужасно. Ей казалось, что все внутренности вывалятся из нее. Доктор Лора призывала женщин собраться, перестать быть эгоистками. «Угасание института ухаживания было полной катастрофой. Людям не хочется становиться взрослыми и терять ощущение беспечности. Но, когда ты не живешь для кого-то еще, жизнь теряет смысл. И дети страдают. Раньше мы думали, что материнство – это так же по-американски, как яблочный пирог, но теперь это не так. Женщины пренебрегают своими материнскими обязанностями…»

В таких городках, как тот, где жила Лина, людей считали хорошими, если они не изменяют, не уходят из дома. У Лины случился нервный срыв, потому что никому не было