Свое мнение об увлечении Вильгельма пастором-антисемитом Бисмарк изложил в направленном ему строгом послании. «Трудно нанести больший ущерб императорскому дому, — писал канцлер, — чем позволить превратить себя в защитника одной партии и ее лидера, придерживающегося столь крайних взглядов, что это сделало его неприемлемой фигурой в глазах общественного мнения». Бисмарк советовал взять себе за образец Фридриха Великого как государственного и военного деятеля. Взгляды Штеккера, указывал он, несовместимы с традициями, заложенными Фридрихом. Вильгельм был крайне уязвлен выговором; Бисмарк в его глазах приобрел черты злого гения. Узкий круг приятелей принца был в восторге от его размолвки с канцлером. Вильгельм засел за сочинение ответа Бисмарку: Штеккер — истовый монархист и вообще человек хороший и так далее… Принц предвкушал — он станет капитаном имперского корабля и отделается от своевольного лоцмана. Министру финансов Шольцу он объявил, что Бисмарк будет ему нужен еще несколько лет, в течение которых он станет постепенно ограничивать его функции, распределяя их среди других членов кабинета. Хорошей заменой мог бы стать, по мнению принца, министр Карл Генрих фон Беттихер. Сам Штеккер передавал слова Вильгельма в таком виде: «Он подержит старикана месяцев шесть, а потом будет править сам».

Скандал не ослабевал. 27 декабря 1887 года «желтая пресса» набросилась на Вильгельма из-за его планов провести (в рамках кампании сбора средств для «Городской миссии») парад единомышленников — в средневековых костюмах. Газеты писали о «штеккеровском шабаше», называя проповедника «главным антисемитом» рейха. Вильгельм без труда сообразил, что кампанию в прессе организовал канцлер. Последовала шумная перепалка с Гербертом фон Бисмарком. Эйленбург выступил на стороне принца — друга и собутыльника, защищал его «как лев», но в приватных беседах он советовал принцу потихоньку отмежеваться от Штеккера, ставшего «красной тряпкой для наших быков». Возможно, у Эйленбурга была еще одна причина: он считал, что излишне тесные отношения принца с Вальдерзее чрезмерно усиливают позиции последнего. Вильгельм сдаваться не пожелал.

Он решил апеллировать непосредственно к кайзеру. Тот не поддержал внука и принялся ругать жену Вальдерзее Марию: «слишком уж много строит из себя со своей религией», полностью подмяла под себя мужа, вот и при дворе перестала появляться… Вальдерзее, которому Вильгельм, видимо, передал эти упреки, категорически их отмел: может быть, его жена и впрямь не часто посещает дворец кайзера, но ее религиозные убеждения тут ни при чем. Очевидно, он понял, что Бисмарк затеял против него интригу, и собрался развернуть контратаку, играя на уязвленном самолюбии принца, но не успел: Вильгельм круто изменил свою позицию — 14 января 1888 года он написал канцлеру, что не хотел бы, чтобы между ними возникла хотя бы «тень разногласий».

Возможно, свою роль сыграли уговоры Эйленбурга, который был убежден, что Вальдерзее и его «партия войны» оказывали «плохое влияние» на Вильгельма. Кроме того, Эйленбургу не нравились доверительные отношения между принцем и генерал-квартирмейстером — вероятно, он не знал, что Вальдерзее улаживает личные проблемы принца. С другой стороны, Эйленбурга раздражало и беспробудное пьянство Герберта — не в последнюю очередь потому, что приходилось составлять ему компанию. После одной попойки, закончившейся в половине третьего ночи, он выразился в том смысле, что у Бисмарков мужицкие желудки: ведро спиртного могут принять — и хоть бы хны.

Обнаружилось, что Вильгельм так же подвержен внешним влияниям, как и его отец. Принц высказывался то против Великобритании, то против России; в 1887 году он был в «антибританском» настроении. Ходили слухи, что он информировал царя о передвижениях английских войск на границе с Афганистаном. Возможно, здесь свою роль сыграло чувство обиды: принц написал письмо бабушке о состоянии здоровья отца, а та не удосужилась ответить. Однако 7 декабря в разговоре с британским военным атташе полковником Леопольдом Суэйном он категорически отрицал свое якобы негативное отношение к Англии:

Речь была вполне в духе «кобургского проекта». Окончив ее, Вильгельм прослезился.

В высказываниях Вильгельма стали проявляться и русофобские нотки — возможно, так он старался наладить отношения с обитателями виллы «Зирио». Викки рассматривала войну с Россией как шанс для своего любимца Сандро восстановить репутацию и, возможно, вновь получить болгарскую корону. (Тот, кстати, не думал ни о чем подобном, полностью поглощенный своим дармштадтским романом.) Еще большую воинственность, чем Викки, проявлял ее супруг. Фриц написал меморандум, в котором приводил аргументы в пользу начала войны против России. Он заявил Вальдерзее, что имеет в виду ни больше ни меньше как начать «крестовый поход против России».

Для Вильгельма одно разочарование сменялось другим. Кайзер отказался дать внуку дивизию, несмотря на рекомендацию Бисмарка. Эйленбург заметил с осуждением: «Он (кайзер) считает, что коль скоро внуку еще нет тридцати, то он еще ребенок». Двадцативосьмилетний Вильгельм усмотрел в решении деда «руку виллы „Зирио“». Вальдерзее поддержал принца, назвав Викки «неразумной эгоисткой». Принц отдыхал душой лишь в обществе Эйленбурга — они наслаждались санными прогулками по заснеженным окрестностям Потсдама. Мать прислала ему рождественскую открытку — не особенно теплую: «Мы хорошо встречаем праздник. Для огорчений нет причин. Твой отец чувствует себя хорошо! Единственное, что нас печалит, — твои дедушка и бабушка стали такими старыми!» Вильгельм по этому случаю вспомнил классику: сцену под Валенсией, когда труп Сида испанцы взгромоздили на коня, чтобы устрашить мавров, — сравнение, своеобразно характеризующее его сыновьи чувства.

Новый, 1888 год начинался на минорной ноте. В германскую историю он стал «годом трех кайзеров». Вошедшие в народный словарь характеристики всех трех звучали как «грайзе-ляйзе-райзе», что примерно можно перевести как «первый — седой, второй — немой, третий — шебутной».[7] Приверженцы Фрица заменяли «ляйзе» на «вайзе», то есть «мудрый», но это была чисто субъективная оценка. Состояние здоровья Фрица стало главной темой бесед. Приятель кронпринца, католик генерал Лоэ, имевший доверительный разговор с Маккензи, информировал Вальдерзее — опухоль снова начала расти: «Пока все ничего, но дамоклов меч все еще нависает. Как его убрать? Это самый важный вопрос для нас всех». Много говорили о том, какую роль будет играть Викки — попытается ли использовать мужа, чтобы самой стать правительницей страны. Люциус Балльхаузен записал мнение Бисмарка: «Кронпринцесса не Екатерина (Великая), а кронпринц — не Петр III. Она прежде всего хочет быть популярной, блистать в разговорах, а настоящей жажды власти не имеет. У нее художественные наклонности, в этой области она и будет себя проявлять. Она хочет казаться либералкой, эпатировать окружающих всякими парадоксами, ничего более».