что сказать, я отхожу от раковины и скрываюсь в туалетной кабинке. Но между нами повисает молчание; она моется, брызгается дезодорантом, мажется кремом, красится, чтобы выглядеть свежо и бодро. Проходит слишком много минут, и я не могу ничего сказать, не могу ни о чем даже подумать.

– Хорошего дня, – говорит она, собирая вещи. На ней узкие серые брюки, серый же кашемировый джемпер, туфли на немыслимо высоких каблуках, вся такая дорогая, изысканная, с феноменально густыми, богатыми и блестящими волосами.

– И вам, – отвечаю я, когда за ней закрывается дверь.

Я бы узнала ее лицо в любой ситуации. Мне не нужен был ее семейный бизнес, чтобы узнать ее – ни как намек, ни как воспоминание. Почти год каждый день, каждую ночь мы жили с ней в одной комнате, она была важным в моей жизни человеком. Я слушала ее рассказы о своих выдумках и фантазиях, а они были разнообразные и очень причудливые. Стою и смотрю на себя в зеркало. Что, так сильно изменилась?

* * *

Дверь квартиры Наоми открывается, как только я вставляю ключ в скважину.

– У меня клиент, хочешь, зайди посмотри, – говорит она.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, вхожу, запираю за собой дверь и удивляюсь, как это так: я вижу все во всех, а вот во мне почти никто ничего не видит.

* * *

Я задумчиво помешиваю лапшу в ковшике на электрической плитке, и вдруг, ни с того ни с сего, меня обуревает страх. В животе что-то противно, нервно зудит, становится нечем дышать. Как предок из каменного века, я настороженно осматриваюсь, чтобы понять, на что так отозвались мои инстинкты. Из квартиры Наоми слышится какое-то бормотание, но, в общем, все вроде бы нормально, тихо. Я пробую стряхнуть с себя страх, несколько раз глубоко вздыхаю и возвращаюсь к своей лапше. Отбрасываю лапшу в дуршлаг, но мне все равно беспокойно, я нервничаю, хотя несколько минут назад вокруг были мир и покой. Я отставляю лапшу и снова осматриваюсь. Неразборчивый голос все так же слышится из соседней квартиры, но ничего необычного в этом нет. В день у Наоми бывает человека по три, с перерывами по нескольку часов, и я всегда знаю, когда она кого-то принимает. Я прижимаюсь ухом к общей с ней стене. Говорит она негромко, как будто успокаивает, никто не кричит, вроде бы нет и поводов для волнения, а мне ужасно жутко. Я не осознаю того, что делаю, эмоции берут верх над разумом, я слушаю только свое чутье.

Стучу в дверь к Наоми. Она отвечает не сразу, но, как только открывает дверь, мое беспокойство резко возрастает. Что-то страшное потоком льется из ее квартиры и чуть не сбивает меня с ног.

– У вас все в порядке? – спрашиваю я, стараясь заглянуть ей через плечо.

– Да, – отвечает она и оборачивается, чтобы понять, в чем дело, отступает на несколько шагов и открывает дверь пошире.

Мужчина, на вид самый обыкновенный, сидит в кресле ее матери и развязывает шнурки на ботинках, готовясь к занятию. Его окружает облако такой черноты, какой я никогда ни у кого еще не видела. Темное, тяжелое – это его я почувствовала сквозь стены. С тех дней, когда моя зеленая от отчаянной тоски мать лежала у себя, я никогда не видела такой сцены. Но ее неподдельная печаль как будто хотела спрятаться, а этот черный ведет себя точно охотник.

Меня начинает трясти.

– Простите за беспокойство, – обращаюсь я к Наоми, громко, так, чтобы услышал он. – Но у нас тут семейные неприятности, и вам придется уйти.

Она кивает, несомненно уловив страх в моем голосе, и говорит:

– Извините, Ларри, перенесем на другой день.

Он бросает развязывать шнурки и смотрит сначала на нее, потом на меня. Мурашки бегут чуть ли не по всему моему телу. Повисает напряженная, неловкая тишина. Я смотрю, как по всему ковру Наоми растекается масляная пленка. Но приостанавливается и она. Открывается дверь квартиры напротив, выходит наш сосед, Рувен. Мы здороваемся, и дух товарищества разряжает напряженность, пока он запирает дверь. Я, вопреки обыкновению, забрасываю Рувена вопросами, чтобы задержать его подольше.

– Ну ладно, – отвечает Ларри, завязывая шнурки. Он старается быть вежливым, но по тону слышно: вот-вот сорвется. Его вычислили. Его коварные планы сорвались, и это ему совсем не нравится. Рувен уходит, я ретируюсь к себе, а Ларри выходит из квартиры. Я вижу, как за ним по коридору волочится масляное пятно. Он начинает спускаться по лестнице.

– Ты как? – спрашивает Наоми. – Помочь чем-то нужно?

Не слушая ее, я прохожу через всю квартиру на балкон. Я смотрю оттуда на входную дверь, чтобы точно знать, что он вышел.

– Как вы себя рекламируете? – интересуюсь я.

– На своей странице в «Фейсбуке», – отвечает Наоми.

– Лучше не надо, – советую я.

– Хорошо, – слегка недоумевая и сильно перепугавшись, соглашается она.

Вскоре появляется Рувен. Я замираю; Ларри, если правда его так зовут, должен бы выйти вслед за ним. И действительно, он тут же появляется, и я выдыхаю. Он оглядывается, как будто ищет, где здесь закладка наркотиков, поднимает глаза вверх, смотрит в нашу сторону, и я быстро делаю шаг назад.

Чистое зло находишь нечасто, но нужно уметь распознавать его, когда оно тебя находит.

* * *

Я делаю из своего лондонского балкона Небесный сад. Он великолепен, именно так, и не иначе, говорю я и почти все соседи, кроме Димитрия: ему не нравится, что в саду летают пчелы и звенят китайские колокольчики. Я установила систему сбора дождевой воды, кинув в бочку шланг от водосточной трубы. Оттуда я или беру воду сама, или включаю насос и работающий от аккумулятора таймер, чтобы сад можно было поливать, когда нужно и сколько нужно. Правда, насосом я пользуюсь только при крайней необходимости: уже поняла, что хотя помидорам и нужна вода, но в разное время они выпивают разное ее количество. По-моему, как и у людей, у них индивидуальные потребности. Мне нравится, как мы общаемся, когда я их поливаю; наверное, так чувствует себя мать, когда кормит ребенка. Питание объединяет.

Кто бы подумал, что я стану той сумасшедшей, которая разговаривает со своими растениями, – а ведь стала. Я выращиваю травы: тимьян, лаванду, петрушку, шалфей, розмарин и мяту. У меня есть дикие растения, которые нравятся пчелам и бабочкам. На балконе так тесно, что мне почти негде сидеть, но я любуюсь видом, который передо мной открывается. А цвета, ах, эти цвета, – и не цвета лепестков, а энергии от растений и цветов, бабочек и пчел,