Когда я поделился этим своим соображением с Тремьеном, стоявшим у парадной площадки и наблюдавшим за выездом Бессребреника, он объяснил мне, что на Нолана ставят все, а это всегда уменьшает сумму выигрыша. Ирландец же уже дважды в этом сезоне приносил победу. Он добавил, что нынешний его двойной выигрыш сам по себе уже достоин удивления, он ожидал меньшей суммы. Он тут же сказал, что я окажу ему услугу, если отдам ему деньги по пути домой, а не прилюдно, поэтому я слонялся по ипподрому с целым состоянием в левом кармане брюк, с мыслью о том, что если потеряю эту сумму, то никогда не смогу ее возместить.

Мы поднялись на трибуны, чтобы наблюдать заезд, Бессребреника, который сразу вырвался вперед, как и предполагалось, но не сумел удержать лидерства на самых важных последних пятидесяти ярдах. Затем трое жокеев, державшихся позади, увеличили скорость, и, хотя Бессребреник не сбавил темпа, они обошли его.

— Очень плохо, — пожал плечами Тремьен.

— Вы и в следующий раз будете придерживаться этой тактики? — спросил я, когда мы спускались с трибун.

— Очевидно. Мы пытались не выпускать его сразу вперед, но получалось еще хуже. Его беда в том, что он не может сделать рывка перед финишем. Он весьма резв, но никогда не знаешь, на какие скачки его заявлять.

Мы подошли к парадной площадке, где расседлывали неудачников. Сэм, помахивая уздечкой, уныло улыбнулся Тремьену и сказал, что Бессребреник сделал все, что мог.

— Я видел, — согласился Тремьен. — Тут ничем не поможешь.

Сэм отправился в весовую, а Тремьен глубокомысленно заметил, что, может быть, стоит попробовать Бессребреника в скачках любителей и посмотреть — может, Нолану удастся что-нибудь сделать.

— Вы умышленно заставляете их соперничать друг с другом в одних и тех же скачках?

— Я исхожу из интересов владельцев, — подмигнул мне Тремьен. — Пойдемте выпьем?

По-видимому, он договорился встретиться с владельцами Ирландца в баре ипподрома, и, когда мы туда пришли, те уже праздновали победу за бутылкой шампанского. Нолан, которому хоть и не обломилось денег, тоже был там, являя собой саму любезность.

Когда дамы в состоянии эйфории покинули нас, Нолан напрямую спросил Тремьена, говорил ли он с ними о денежном подарке.

— Я сделал им такое предложение, — спокойно отозвался тот. — Успокойся на том, что ты огребешь изрядную сумму от своего букмекера.

— Ничего себе изрядную сумму, будь она неладна, — пробурчал Нолан. — Все уйдет этим кровососам адвокатам.

С этими словами он протолкался через посетителей бара к выходу, кипя справедливым гневом, весьма ему присущим.

Тремьен смотрел ему вслед из-под полуопущенных век невозмутимым взглядом.

— Ну и что же вы себе уяснили? — посмотрел он на меня.

— Полагаю, то, что вы от меня и ожидали.

Он улыбнулся.

— Видимо, даже чуть больше. Я заметил, что вы всегда очень наблюдательны. — Он с удовлетворением вздохнул и поставил пустой бокал. — Две победы. Не на каждых скачках такое бывает. Поехали домой.

Примерно в то время, когда мы ехали домой и деньги Тремьена уже покоились в его кармане, а не в моем, старший инспектор Дун сосредоточенно рассматривал принесенные из леса новые трофеи.

Старший инспектор мурлыкал от удовольствия. Среди лежащей на столе коллекции — женская сумочка. Ощущение полного счастья омрачалось лишь одним: с одной стороны сумка оказалась порванной, скорее всего, собакой — на коже были видны следы зубов. Содержимое сумки наполовину отсутствовало. Тем не менее она была с ремешком, ржавым замком. Внутри сохранился порванный коричневый пластиковый пакет, с какими любят ходить школьницы, зеркальце и медальон.

Осторожными движениями Дун раскрыл дешевый медальончик и извлек из него промокшую с одной стороны и совершенно сухую с другой цветную фотокарточку, на которой был запечатлен мужчина рядом с лошадью.

Разочарованный, что эта находка никак не приблизит его к установлению владелицы сумочки, Дун связался по телефону с патологоанатомом.

— Вы спрашиваете о результатах сопоставительного анализа зубов, — начал тот с места в карьер. — Зубы на снимках не имеют ничего общего с теми, что были найдены среди костей. У нашей девочки были отличные зубки — пара удалений, но ни одной пломбы. Извините.

Дун вновь испытал приступ разочарования. Дочку этого политикана приходилось исключать из числа возможных жертв. Он вновь прикинул в уме списки пропавших, отбросил проституток и остановил выбор на Анжеле Брикел. Девушка-конюх. Анжела Брикел… и на снимке опять же лошадь.

Бомба над Шеллертоном разорвалась в четверг.

Тремьен у себя наверху принимал душ и переодевался для поездки в Тустер, где должны были состояться скачки; в этот момент прозвенел звонок входной двери. Ди-Ди пошла открывать и моментально возвратилась в столовую с каким-то загадочным выражением на лице.

— Там двое мужчин, — сообщила она. — Говорят, что из полиции. Предъявили свои удостоверения, но не сказали, что им нужно. Я проводила их в семейную комнату. Пусть ждут, пока не спустится Тремьен. Вы бы пошли и присмотрели за ними, если не возражаете.

— Несомненно, — согласился я, снимаясь с места.

— Благодарю, — сказала Мэкки и отправилась в контору. — Что бы им там ни было нужно, все равно как-то неприятно.

Вскоре я понял, какое значение она вкладывала в свои последние слова, — увидев этих двух мужчин, я сразу подумал, что прилагательное «серый» было изобретено исключительно ради них, настолько безлико они выглядели при первом рассмотрении.

Крайне заурядная одежда, стремление ничем не выделяться, подумал я.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Вы Тремьен Викерс? — спросил один из них.

— Нет. Он скоро спустится. А пока можете располагать мной.

— Спасибо, сэр. Нет необходимости. Вы можете его позвать?

— Он в ванной.

Бровь полицейского поползла вверх. Тренеры обычно не принимают душ перед утренней тренировкой, а делают это после, перед поездкой на скачки. У Тремьена же была иная привычка. Об этом мне поведала Ди-Ди.

— Он с шести утра на ногах, — пояснил я. Глаза полицейского расширились, будто я прочитал его мысли.

— Я старший инспектор Дун. Полицейский участок долины Темзы. Со мной детектив-констебль Рич.

— Рад приветствовать вас, — вежливо раскланялся я. — Меня зовут Джон Кендал. Прошу садиться.

Они осторожно уселись в кресла, отказавшись от предложенного мною кофе.

— Как долго ждать? — спросил Дун. — Мы должны увидеть его как можно скорее.

— Недолго.

Дуну, прикинул я, было примерно пятьдесят, светлый шатен с густыми усами темнее волос. У него были большие мосластые руки, и, как мы впоследствии заметили, он говорил с легким беркширским акцентом.