– Я вам скажу кое-что. Люди для того придумали офисы, чтобы мы там разговаривали.

– О чем тут говорить? Я жду ключей. Согласно договору.

– У нас задержка. Тоже согласно договору. Почитайте внимательней. Телевизор не смотрите, что ли, не знаете, что происходит? Гляньте лучше на ту сторону дороги. Там тоже строят. Начали одновременно с нами. Сколько сделали? Вы думаете, у меня есть влияние на банки в Штатах?

– О! Неужели нету? А почему?

– Мне чертовски неприятно, что дела пошли таким образом. Иисусе, вы же не один, кто ждет!

– А почему другие тоже ждут?

В глазах снова начало темнеть. Подул ветер.

– Отработаем все до конца зимы. Сто процентов, отработаем. Люди ждут по три года, вы понимаете? По три года, а вы приходите сюда и меня терроризируете! Вам это настроение улучшает?

Кратош не ответил. Подал Сташеку руку, а потом пошлепал через стройплощадку и дальше, вдоль дороги. Шел и рос с каждым шагом. Вскоре его мокрая голова торчала над голыми ветвями деревьев. Сташек уселся в луже.

20

Помещение, снятое Дорис, было очень маленьким, и Сташек удивлялся, что туда поместился ксерокс, который он помог занести. Стены раскрасили в веселый желтый цвет. Девушка велела смонтировать прилавок, на котором расставила мелочи, которые, по ее мнению, кто-то мог купить – ручки, чистые диски, флешки в форме визитки, блокноты.

Она купила компьютер, принтер и переплетный аппарат. Не сумела смонтировать вывеску, но уже напечатала листовок и разослала ребят, чтобы их раздавали. Потом нашла листовки в урнах. Сменила ребят на других, но кончилось тем же.

Сташек заглядывал к ней почти ежедневно и вставал сбоку, так, чтобы каждый, проходящий по Маршалковской, видел Дорис, готовую к копированию. Иногда приносил цветы. Спрашивал, как бизнес. Дорис отвечала, что не слишком хорошо, но волноваться не о чем, потому что каждый бизнес первые несколько месяцев убыточен. Он в итоге предложил приносить что-то для копирования, подпишут с фирмой договор, и все будет очень хорошо. Улыбка Дорис была натянутой. Больше об этом не разговаривали. Девушка ждала, пока ксеро раскрутится, а Сташек ждал его краха. Говорил, что если так случится, то это еще не конец света.

Дорис в таких случаях отвечала, что ксеро нужно ей, даже если временно не приносит дохода. Оно нужно им обоим, потому что теперь они встречаются чаще и так, как нужно встречаться. Чаще куда-то ходят, чаще разговаривают, трахаются круче, и она, по крайней мере, чувствует, что все так, как должно быть.

– Но что ты будешь делать, когда оно все же рухнет? – спрашивал Сташек.

21

В понедельник Дорис заказала цветы, на следующий день еще раз. Сташек долго рассматривал букет, прежде чем заплатил. После обеда позвонил матери на сотовый. Мать все время повторяла, что она очень слаба и надо заканчивать разговор. Потом рассказала про условия в больнице, о том, что никто не ворует, хотя ее об этом предупреждали, в очередной раз вспомнила, как у нее случился приступ и что ей казалось, что ждет «Скорую» целую вечность.

Сташек положил телефон на столе и уставился на него. Через громкую связь сказал, что завтра, в крайнем случае послезавтра уже наверняка доедет до больницы, а пока готовит сюрприз. Матери понравились цветы, которые она получила. Другие больные ей завидовали, а она завидовала другим.

Варшава по-прежнему росла и наливалась красками. На Старом Мясте и МДМ открывались новые закусочные, где молодежь сидела с пивом и стопкой точно так же, как их отцы. Проходческие щиты пробивали все новые тоннели метро, выталкивая на поверхность воду и людей. Толпа пересаживалась под землей, прижатая к зеленым ограждениям. Дома прикрывались экранами. Реклама на биллбордах стала повеселее. Рестораны тасовались, как колода карт, – итальянский на месте монгольского, суши на месте «итальянца». В перекрестки крупных улиц вгрызались винные магазины. Инвестиция в Магдаленке обросла арматурой и бетоном. Сташек ложился там каждую ночь между голыми стенами, на голом бетоне, переполненный силой. Казался сам себе гигантом и верил, что ничего плохого с ним случиться не может. Над ним поднимались очередные пустые этажи.

Каждый день он получал множество звонков. Ложился спать и просыпался, разговаривая по телефону. Когда выбрался в больницу, не мог оторвать трубки от уха. Опустил ее только тогда, когда врач сказал, что матери нет уже две недели. Сташек спросил, умерла ли она. Ни в коем случае; выздоровела, ну и пошла домой. Вечером Сташек положил голову на колени Дорис. Его собственные ноги показались ему худыми и ненужными. Хотел бы их себе отрубить. Сказал, что много чего ожидал, но вот именно этого нет.

– Если звоню, не берет трубку. Если приезжаю, не открывает. Замок, который мы поставили, закрыт. А я мог бы оставить себе ключи. Выхожу и смотрю, что мама сидит на лавке с книжкой. Ну и говорю, привет, мам, а чего не позвонила? А она ничего. Завожу разговор, спрашиваю, в конце концов извиняюсь и оправдываюсь. А она сидит неподвижно. И так с полчаса. Так я и ушел. Ну, что мне, надо было ее по носу стукнуть? Я спорить могу, она мне вслед смотрела. Но знаешь что? Может быть, это и хорошо. Может быть, так и надо было сделать. Шаг в правильном направлении. Не сейчас, может быть, через месяц, через год. Но в конце концов я освобожусь.

22

Зимой в спортзале тренируются самые упорные бойцы, ветераны. Остальные теряют массу, ожидая весны. Адвокат Пирошек подстраховывал Сташека и рассказывал, что банкротство, хоть и страшно звучит, может спасти их всех.

– Самое главное, что у нас нет выхода. К счастью, банкротство не означает краха. У нас появляется время. Выплатим долги, спасем, что удастся. Как знать, может быть, даже часть Магдаленки.

Сташек закостенел, стал жилистым. Под рубашкой у него висела лишняя кожа. Он вынул из кармана звонящий «Блэкберри» и отложил под окно. Пирошек шел за ним через зал.

– Было бы легче без этих проклятых векселей. Но что сделано, то сделано. Сделаем так: формируем план выхода из задолженности и сразу же обращаемся в суд. Это уже моя вотчина. Ты тем временем решаешь с кредитом, ну не знаю, отымей кого-нибудь, продай что-нибудь, лучше всего и то и другое, а потом изнасилуй Цисту, и пусть они возвращаются на стройку. Мы переходим в банкротство и блокируем коллекторов.

«Блэкберри» звонил. Смех вещи красивой, ненужной. Сташек грыз губы и стискивал кулаки. За окном дождь омывал пустую трамвайную остановку.

– Ты возьмешь трубку?

– А подлянка в чем?

– Суд несколько ограничит нам возможности. Наверняка нам назначат внешнего управляющего, такого фраера, что будет следить, чтоб мы не вывели деньги. Но я не работаю в пустоте, будь спокоен, разработаю мужика, еще до того как закрутимся. Ну и кроме того, выхода у нас нет. – Он уселся на край скамейки и повторял задумчиво: – Векселя, векселя…

Мысли клубились в Сташеке, как больные эмбрионы в гигантской матке. Без голов, без рук. С завистью поглядывал на упорных ветеранов, на их мышцы, пульсирующие под обезжиренной кожей. Телефон снова зазвонил. Он отключил звук. Ему очень захотелось выдать Пирошеку свою тайну.

– Перепиши квартиру на мать.

– Мать больна.

– Ну, тогда на эту твою Дорис.

– Нет, без вариантов. Оставляешь недвижимость за мной, любой ценой. Что бы ни случилось, она остается, это дойдет до тебя наконец или нет?

Ветераны подняли головы. Сташек поставил на штангу блины и лег на скамейку. Первые три движения пошли нормально, четвертое едва-едва, пятое прижало грудь и перехватило дыхание. Ветераны разных размеров подскочили к Сташеку, сняли тяжесть.

– Ты совсем поехал или просто слегка тронулся? – спокойно спросил тот, что поменьше.

Дылда добавил:

– Не гони коней, парень.

Сташек собрал свои вещи и исчез в раздевалке. Пробовал не слушать адвоката Пирошека, что кружил между шкафчиков и объяснял, что при таком бездумном сопротивлении фирму ждет крах. Сташек попросил довериться ему. Он снимал пропотевшую одежду, не выпуская мобильник из рук. Кратош звонил не переставая. Этой ночью вернулись тучи.

23

Сташек хотел понять,