Ах, этот запах брошенной машины в сыром лесу! Запах синтетического покрытия от распоротых сидений, на которых пятнами проступала плесень, казался острым и почти свежим в сравнении с густым, тяжелым запахом прелой листвы, которой была усыпана вся земля вокруг. Черные резиновые прокладки окон отвалились и болтались под крышей, словно некие щупальца. Все стекла давно были разбиты и исчезли в земле, и лишь отдельные мелкие стеклышки поблескивают алмазными искрами на резиновых ковриках и подножках. А коврики, черные резиновые коврики! Если встряхнуть такой, из него вывалятся и бросятся врассыпную целые полчища ползучей мелочи. Паучки, сенокосцы, мокрицы. Все три педали, сколько ни дави, почти не подаются. И капли дождя залетают в окно прямо тебе в лицо при каждом порыве ветра, срывающего их с качающихся ветвей.

Иногда мы находили там всякую всячину, много бутылок, мешки с автомобильными или порножурналами, пустые пачки от сигарет, пустые бутылки из-под стекломоя, иногда брошенные презервативы, а однажды мы наткнулись на трусы, еще полные дерьма. Мы потом ужасно долго хохотали, как это кто-то, обделавшись, зашел сюда и сбросил все прямо с трусами.

Но мы и сами справляли свои дела в лесу, даже во время наших походов. Иногда залезали на дерево, чтобы наложить кучу оттуда, иногда делали это, став на краю обрыва, иногда на берегу ручья прямо в воду. Все это, чтобы посмотреть, что будет и что при этом ощущаешь. Какого цвета выйдут какашки — черные, зеленые, темно— или светло-коричневые, — какой они длины и толщины, и что будет, когда они окажутся на земле, отливая влажным блеском среди вереска и мха: слетятся ли на них мухи или набегут жуки. В лесу даже запах какашек становился резче, сильнее и отчетливее. Иногда мы возвращались к местам, где насрали, посмотреть, что стало с какашками. Иногда от них вообще ничего не оставалось, иногда оставались сухие комочки, иногда они растекались лепехой, как растопленные.

Но сейчас мы спешили в школу, и было не до этого. Так что вперед, вниз по склону, бегом через игровую площадку, где только и было что ржавый турник, ржавые качели и потемневшая песочница почти без песка. Дальше вверх по крутому склону, дальше через бордюры, и вот он — «Б-Макс», напротив, через дорогу. Там уже выстроилась длинная очередь из ранцев. Несколько девочек, несмотря на дождь, скакали через резинку, другие дожидались под навесом у магазина. Но где же Анна Лисбет? Неужели ее тут нет?

В этот миг снизу показался автобус. Мы с Гейром перебежали через дорогу и подоспели к остановке, когда он въехал на асфальтированную площадку перед супермаркетом. Мы вошли последними и сели на самое переднее сиденье. Широкие окна тотчас запотели от хлынувшей вместе с нами сырости. Некоторые сразу принялись рисовать на туманных стеклах. Водитель закрыл двери и тронулся в сторону шоссе, а я, встав на коленки, посмотрел со своего места назад. Ее здесь не было, и весь смысл мироздания исчез, словно найдя в нем какую-то дыру. Значит, весь день пройдет без нее, а может, и следующий. Сульвей тоже не было в автобусе, так что никого и не спросишь, как она там и сколько еще проболеет.

Через десять минут автобус подъехал к школе, мы перебежали через двор и спрятались от дождя под навесом и там, почти всей школой, ждали, когда раздастся звонок и мы строем пойдем по классам. Я знал уже почти всех в лицо, некоторых также по имени, и знал, какая за кем идет слава. Физкультура была у нас вместе с другим классом, они чувствовали свое превосходство над нами, поскольку жили тут рядом и давно знали друг друга. Это была их школа, учителя — их учителя, а мы для них были пришлыми и никаких прав не имели. Но кроме того, они были круче, чем мы, больше дрались, больше задирались, грубее ругались, по крайней мере, некоторые из них. И только единицы из нас, то есть Асгейр и Юнн, решались не уступать и давать сдачи. Над остальными местные куражились как хотели. Иногда ты идешь, и вдруг сзади кто-то хвать тебя за шею. Один рывок, и ты уже валяешься на земле. Иногда вдруг при построении или когда ты идешь в класс, кто-нибудь ткнет тебя кулаком в спину, в то место, где больнее всего. Иногда, играя в футбол, кто-то нарочно наступит тебе на ногу. С Юнном и Асгейром это не прошло, те быстро показали, что никому не дадут спуска, они давали сдачи и сами были такие же отчаянные. Здешние ребята с восточной стороны острова даже одевались не как мы, если не все, то, по крайней мере, некоторые. Их одежда выглядела старой и поношенной, как будто с чужого плеча, и не то что после старшего брата, а словно уже раза два или три поменяла хозяина. Больше всего мы с Гейром боялись, что они как-нибудь набредут на нас в наших секретных местах. Но большой проблемы с этим не возникало, надо было только быть начеку во время прогулок, и тогда, как правило, все обходилось благополучно. Главным, к чему привели все эти опасности, стало то, что мы теснее сплотились, почувствовали свою общность, а классную комнату стали воспринимать как территорию абсолютной безопасности.

Прозвучал звонок, и наша фрекен, худая и долговязая, с угловатой походкой и нервными жестами, как всегда встретила нас на площадке второго этажа, и мы, оставив на вешалке в коридоре непромокаемую одежду, вошли в класс и расселись по местам.

— А Анна Лисбет сегодня опять болеет! — сказал кто-то.

— И Сульвей тоже.

— И Вемунн.

— И Лейф Туре, — сказал Гейр.

Мне тут же вспомнилось то, что случилось вчера.

— Вемунн больной на голову! — сказал Эйвинн.

— Ха-ха-ха!

— Нет, нет, нет! — сказала фрекен. — У нас тут никто ни о ком не говорит гадостей. Тем более за спиной!

— У Лейфа Туре папа вчера напился, — сказал я. — Моей маме пришлось отвозить их всех к родственникам. Вот почему он сегодня не пришел.

— Тссс, — сказала фрекен, приложив палец к губам и покачав головой в мою строну. Затем она что-то записала в журнал, а затем обвела взглядом класс. — Есть еще отсутствующие? Нет? Тогда начнем урок.

Она вышла из-за стола и села на его край. Сегодня нам предстояло поговорить о крестьянской усадьбе. Бывал кто-нибудь в крестьянской усадьбе?

Как же я тянул руку! Я чуть не выскочил из-за парты, крича:

— Я! Я! Меня спросите! Я был!

Но я оказался не единственным, кому было что сказать по этой теме. И не мою руку выбрала фрекен, а указала на Гейра Б.

— Я катался верхом на лошади в Леголанде, — сказал он.

— Но это же не крестьянская усадьба! — выкрикнул я. — Я был в крестьянской усадьбе. Много раз. У бабушки и дедушки.

— Разве тебя вызывали, Карл Уве? — спросила фрекен.

— Нет, — ответил я, потупившись.

— Леголанд — не крестьянская усадьба, это верно, — продолжала она. — Но место лошади — на крестьянском дворе, это правильно, Гейр. Унни?

Унни? Кто это еще?

Я обернулся назад. Ах, это та, которая все время хихикает! Толстушка со светлыми волосами.

— Я живу в крестьянской усадьбе, — сказала она, залившись румянцем. — Но у нас нет скотины. Мы выращиваем овощи. А папа возит их потом в город на рынок.