— А я был в крестьянской усадьбе, где есть скотина! — сказал я.

— Я тоже! — сказал Сверре.

— И я! — сказал Даг Магне.

— Ответите, когда до вас дойдет очередь, — сказала фрекен. — Все успеют рассказать.

Она вызвала пятерых, прежде чем я наконец смог опустить руку и рассказать все, что у меня накопилось. Да, у бабушки с дедушкой — крестьянская усадьба. Она большая, у них две коровы и теленок, а еще куры. Они брали меня с собой собирать яйца и когда дедушка утром доил коров. Сперва он убирал навоз, потом задал корм, а потом доил. Иногда корова задирала хвост и писала или какала. На меня обрушилась волна хохота. Подзадоренный им, я продолжал.

— И однажды, — провозгласил я на весь класс с раскрасневшимся лицом, — одна корова написала прямо на меня.

Я огляделся вокруг, купаясь в громком хохоте, который раздался после этих слов.

Учительница ничего не сказала, вызвала следующего, но я понял по ее выражению, что она не поверила.

Когда, наконец, высказались все желающие, она прочитала нам вслух отрывок про Улу-Улу из Хейи[7]. Потом она стала задавать вопросы о только что прочитанном, а на меня даже не смотрела, как будто меня тут и не было. Так продолжалось, пока не прозвенел звонок. Тогда она сказала, чтобы я задержался в классе.

— Карл Уве, — сказала она. — Подожди меня, мне нужно с тобой поговорить.

Пока все выходили из класса, я стоял возле учительского стола. Когда мы остались одни, она присела на его край и повернулась ко мне.

— Понимаешь, не все, что мы знаем о людях, надо потом пересказывать другим, — сказала она. — Как, например, то, что ты сказал про отца Лейфа Туре. Ты думаешь, что Лейфу Туре не было обидно?

— Ну да, — сказал я.

— Значит, ему не хотелось, чтобы об этом узнали другие. Ты это понимаешь?

— Да, — сказал я и заплакал.

— Это называется частная жизнь, — сказала она. — Ты знаешь, что это значит?

— Нет, — сказал я, хлюпая носом.

— Это то, что происходит дома у нас, и у вас, и у любого человека. Если ты видел, что у кого-то что-то случилось, то нехорошо рассказывать об этом при всех. Ты понимаешь?

Я кивнул.

— Хорошо, Карл Уве, не расстраивайся. Ты просто не знал. Зато теперь будешь знать! Все, можешь бежать!

Я взбежал по лестнице в коридор и выскочил на школьный двор. Обвел взглядом всех собравшихся кучками детей. Некоторые девочки прыгали в резиночку, другие через скакалку, некоторые играли в салки. На футбольной площадке все играющие толпились перед одними воротами, посередине желтела огромная грязная лужа. Гейр, Гейр Хокон и Эйвинн стояли у скамейки на пригорке, на котором был установлен флагшток. Я побежал к ним. Они играли в «корабельные карты» Гейра Хокона.

— Ты что — ревел? — спросил Эйвинн.

Я замотал головой.

— Это от ветра, — сказал я.

— Что тебе сказала фрекен?

— Ничего особенного, — ответил я. — Можно мне карту?

— Ты ревел, — сказал Эйвинн.

Мы со Сверре и Эйвинном считались лучшими учениками в классе. В счете первым был Эйвинн, Сверре — вторым, а я — третьим. Я был первым по чтению и письму, Эйвинн по этим предметам вторым, а Сверре третьим. Зато Эйвинн бегал гораздо быстрее меня. Из всех мальчишек в нашем классе только Трунн мог его обогнать. А я по бегу был шестым. Вдобавок он был сильнее меня. По силе я считался предпоследним, слабее меня был только Вемунн, а поскольку он был вдобавок самым толстым и самым глупым, ему приходилось туго — никто с ним не считался. Даже Трунн — самый маленький ростом — был сильнее меня. А я по росту был в классе третьим и немного выше его. По футболу я стоял на четвертом месте, впереди меня — Асгейр, Трунн и Юнн, а Эйвинн на пятом месте. Рисовал я лучше, чем он, уступая только Гейру, он мог нарисовать вообще что угодно, и Вемунну. Но по метанию мяча — предпоследним, в этом хуже меня тоже был только Вемунн.

— Это мне от ветра песок в глаза попал, — сказал я. — Я не ревел. Ну, на меня-то карта найдется?

На первой карте, которую я вытянул, был океанский лайнер «Франция» — самый большой пассажирский корабль в мире, он с лихвой побивал все остальные по всем категориям.

На следующем уроке мы писали в черновике буквы: «о» как в слове «вол», «у» как в слове «гусь», «а» как в слове «агнец». Дома мы должны были переписать те же буквы в чистовую тетрадь. Фрекен спросила, кто живет поблизости от тех, кто сегодня отсутствовал и может отнести им задание.

Какие возможности открывает передо мной это предложение, я сообразил только на следующем уроке физкультуры, когда мы бегали кругом по залу; в тот день он был последним. Я же могу пойти к Анне Лисбет и рассказать ей, что задано! При этой мысли мне стало жарко, на радостях я даже покраснел от смущения. Как только мы оделись и, выйдя из раздевалки, отправились к месту, где надо было ждать автобуса, я рассказал об этих планах Гейру. Он поморщился: вверх на гору, к Анне Лисбет? Это еще зачем? Во-первых, мы там никогда не бывали. Во-вторых, там живет Вемунн. Неужели он не может передать ей задание?

— Ну, как ты не понимаешь! — сказал я. — Это же самое главное, что мы можем к ней пойти!

Он еще поартачился, но потом согласился на мои уговоры и сказал, что тоже пойдет.

Вместо того чтобы высадить нас, как всегда, у «Б-Макса», автобус сегодня отвез нас в поселок. Иногда так бывало, и каждый раз это зрелище казалось одинаково странным. Колоссальный автобус выглядел на его узких улочках неуместно, словно пассажирский лайнер в каком-нибудь канале. Стоя на тротуаре, мы следили глазами, как он с трудом взбирается на гору с натужным пыхтением, оставляя сзади длинное облако выхлопа.

— Мне зайти за тобой наверх или ты ко мне спустишься? — спросил я.

— Давай ты за мной, — сказал Гейр.

— Окей, — сказал я и пошел к дому по дорожке, на которой, на мое счастье, никого, как и следовало ожидать, не было.

Дождь перестал, но все, на что ни глянь, было мокрое. На коричневой стене дома темнели большие пятна сырости, на крыльце перед дверью все вмятины в бетоне наполнились водой, на черенке лопаты, прислоненной к стене, висели капли и подрагивали, готовые вот-вот упасть. Я расстегнул молнию на куртке и достал ключ, чтобы посмотреть — вдруг сегодня мне с ним повезет. Но получилось как всегда: ключ вошел в скважину, но барабан, который он должен был провернуть, прочно застрял на месте. Рядом никого. Тогда я пошел к мусорному баку у забора, вынул из него черный, наполовину заполненный мусорный мешок, положил на землю, взял бак за ручки и поднял. Он оказался тяжелее, чем я ожидал, и по дороге к дому мне пришлось несколько раз ставить его на землю. На горе по-прежнему никого не появилось. Проехала машина, но в ней не было никого знакомого, тогда я отнес бак на лужайку и поставил под окном. Залез на него, приподнял раму и просунул внутрь голову и плечи. Поскольку в таком положении я уже не мог следить за тем, не видит ли меня кто-то со стороны, и сам ничего не видел, кроме пустоты темного и теплого помещения внизу, меня охватило паническое чувство беспомощности. Я стал протискиваться в окно, и когда залез в него по пояс, схватился за металлические трубы обогревателя и таким образом одолел последний кусок.