Первая бросаю землю на крышку и спешу покинуть этот цирк с плачущими тюленями. При жизни отец не был любимчиком публики, к чему все эти лицемерные слезы? Не хотелось бы мне, чтоб на моих похоронах случилась подобная фальшь. Смотреть с небес на то, как кучка людей, считавших тебя при жизни говнюком, усердно изображает обратное у твоего охладевшего тела, не предел мечтаний. Любить и ненавидеть нужно вне зависимости от того, жив человек или мертв. Если он дерьмо при жизни, вряд ли он стал хорошим после. Ах да, я упускаю один важный момент – память нормальных людей слишком ненадежна.

– Лиза! – слышу свое имя и замираю на выходе из кладбища.

Оборачиваюсь. Позади меня стоит мама с раскинутыми в разные стороны руками, приглашая меня в свои объятия, но это не то место, где бы мне хотелось оказаться.

– Привет, мам. – Мои руки машинально прячутся в карманах ветровки.

Не зная, куда деть свои, поняв, что я не принимаю ее «приглашения», мама начинает теребить носовой платок, что-то похожее она всегда проделывала с вязаным поясом своей бессменной коричневой кофты.

– Уже уходишь?

– Как видишь.

– И что, даже не заглянешь домой?

– Я чего-то там не видела?

– Нет, но… Ты ведь приехала, и я подумала…

– Спешу заверить тебя, о чем бы ты ни подумала, ты во всем ошиблась. Я приехала не проститься, а убедиться, что этот человек мертв. Делать в ВАШЕМ доме мне нечего. Завтра я уезжаю обратно. Обнимашек и семейных посиделок за чашкой чая не будет.

Жестоко? Может быть. Но не я жестокая, мир жесток.

– Хорошо, как скажешь. – В эти минуты мама напоминает мне ребенка, которому дали вкусную конфету, но тут же отняли – она растеряна и обижена. – Может, хоть к Клаве заглянешь, все же не чужие люди. Она с отцом еще утром простилась и сейчас с детьми…

– Чужие. Мы с Клавдией всегда были чужими. У меня нет времени таскаться по гостям, тем более о ее жизни мне все известно из твоих писем.

Улыбка пробралась на лицо мамы, как неуверенный солнечный луч сквозь тяжелые грозовые тучи.

– Значит, ты все-таки их читаешь?

– Значит, читаю.

– Лиза… – мама делает пару шагов навстречу.

– Ма, мне правда нужно идти. Пока.

Мой взгляд соскальзывает с лица мамы, на мгновенье задерживается в том месте, где совсем скоро появится свежий земельный холм, и я поворачиваю голову в противоположную от всего этого действа сторону.

– Лиза, скажи, я еще когда-нибудь увижу тебя или мне для этого нужно будет умереть? – выстрел в сердце холостыми.

Ничего не отвечаю. Сердцу причинить боль или ранить может только не безразличный ему объект, но таких в моей жизни не существует. Все боевые патроны были выпущены в него еще в школьные годы. Семь лет, которые я провела вне этого города, оно спокойно переносило выстрелы любого калибра. Хотя о чем это я? Никто не «стрелял» в меня с тех пор, как я убралась из этого города.

* * *

Наш городок далеко не мегаполис, даже полноценным городом его с трудом можно величать. Я передвигаюсь по улицам моего детства пешком, общественный транспорт здесь такая же редкость, как четырехлистный клевер. Дома, магазины, люди – все кажется таким незначительным и ущербным, а ведь когда-то это все было целым миром для меня, по большей части кошмарным миром.

По пути в никуда улавливаю запах свежей выпечки, значит, совсем рядом булочная «Плюшка» с вывеской: «Самая свежая и вкусная выпечка только у нас! С пылу – с жару!», и она не лгала. Булочки, ватрушки, пончики, кексы и все остальное, что только можно испечь, здесь всегда было действительно бесподобным на вкус и теплым. Это, пожалуй, самое теплое мое детское воспоминание – воскресные походы за руку с мамой покупать пончики с разноцветной присыпкой…

Издалека доносится колокольный звон. Неважно, по какому поводу, важно то, что еще при моем здесь обитании местная церквушка едва влачила свое существование, а спустя годы она все еще функционирует.

По тротуарам и дорогам спокойно разгуливают кошки и собаки, как и семь лет назад, и десять, и двадцать.

Из спрятанных во дворах детских площадок доносится смех, а иногда и плач. Никому в этом городе нет дела до того, что в этот самый момент кого-то навсегда прячут в сырую землю.

Встроенный в меня автопилот неожиданно приводит к школьным стенам, отчего сердце вдруг останавливается, а потом будто взрывается и начинает колотиться со скоростью сто сорок ударов в минуту. Глаза замирают на отремонтированном фасаде двухэтажного здания, но смотрят сквозь стены. Вот искалеченная псом девушка крепко прижимает к груди учебники и передвигается по школьным коридорам, глядя себе под ноги, но это не спасает ее от разившего отовсюду зловония отвращения и брезгливости, адресованного ей. Вот все та же девчушка прячется от всего мира меж библиотечных стеллажей, но и это не помогает. Класс – одиночная парта. Столовая – стол на одну персону. Призрак изгоя с бессменным блокнотом и искусанным до невозможности карандашом прятался за каждой дверью, в каждом углу.

– Кот? Лиза? Вот так встреча!

Будто снег в июне на меня обрушивается чей-то дикий восторг. Знакомый до мурашек голос заставляет повернуть голову в его сторону. Платон Шивов, все так же хорош, хотя его юношеское мужество стало теперь более выразительным. Его губы растянуты в радостной улыбке, будто нет большего счастья на земле, чем встретить спустя годы меня. Вот она, человеческая память. Моим бывшим одноклассником управляют эмоции, как и любым нормальным человеком при неожиданной встрече с кем-то из далекого прошлого. Память в этом случае второстепенна, и когда она хоть немного просыпается, уже поздно, диалог завязался.

– Платон. – Произношу без лишних эмоций и уж тем более без намека на сверхрадость.

– Папа, а кто эта тетя?

Только теперь замечаю рядом с Шивовым дитя, крепко сжимающее его руку. Черные косички, круглая форма лица и узкий разрез глаз говорят о многом – у Зои Хонг с Шивовым все срослось. Бедный ребенок, при таком красавце-отце получиться настолько похожей на мать. У генетики, кажется, тоже имеется чувство юмора. Тетя Лан мне всегда нравилась, она очень милая и симпатичная кореянка, а вот Зоя еще в старших классах стала больше походить на отца – грузного и слишком угрюмого.

– Лия, это тетя Лиза, твои папа и мама учились с ней в одном классе. Правда, это было очень давно.

– А что у нее с лицом? Почему она такая страшная? – подобная реплика от девочки, которой на вид года три, сообщает мне еще и о том, что под черепной коробкой этой юной особы скрыт аналогичный маминому умственный состав. Да уж, «повезло» ребенку.