бровь в немом восхищении от моей бестолковости, и делает еще шаг ко мне. Я не выдерживаю и с писком драпаю с кухни.

Мой забег изначально бесперспективен, ноги у Горелова длиннее и бегает он быстро. Пара минут, и я взята в плен, придавлена его телом на диване в гостиной.

Парализуя мое сопротивление, он специально дышит мне в ухо. Мне так щекотно, что я рыпаться вообще не в состоянии. От хохота тело почти ватное.

Я уже заикаюсь от смеха, а Дима не останавливается, его руки везде, и я начинаю просить пощады.

— Перестань, — всхлипываю я, — так же и помереть можно!

Он честно признается:

— Не могу. Это сильнее меня. Так бы и тискал, но есть способ…

— К-какой? — задыхаясь, спрашиваю я, готовая на все, потому что силы кончились.

— Поцелуй меня, — жаркий шепот, настигший ухо, внезапно не щекотный, а будоражащий, и меня снова бросает в жар.

И я тянусь к нему, зная, что гореть должны оба. Это правильно.

Глава 39

Инга

Мы всегда мирились одинаково. Говорят, надо проговаривать свои обиды и сомнения, но мы не умели. Единственным нашим способом нейтрализовать ссору было пропустить друг друга через себя.

Я помню ту ссору. И скандал сошел сам собой на нет только в постели.

Что это?

Незрелость? Глупость? Гормоны? Отсутствие опыта?

Может, мы были вместе слишком недолго, но потребность друг в друге мы демонстрировали лишь через страсть. Страсть, сжигающую и обращающую в пепел все: недопонимания, ревность, различия во взглядах.

Наверно, так бывает только в двадцать лет.

Вместо слов — поцелуи, вместо обещаний — объятья.

Возможно, это неправильно, но нас все устраивало.

Демон приучил меня к себе, к своим рукам и губам. Разбудил во мне женщину. Разжег во мне этот голод. И стоило ему меня поцеловать, голова отключалась.

Так было и тогда.

— Поцелуй меня.

Я прижимаюсь к этим твердым сухим губам, и меня настигает шквал эмоций, да такой, что столь любимые Димкой парусники перевернулись бы, встретившись с таким напором в океане.

Он сбивает с ног, отнимает возможность вдохнуть. Устоять невозможно, можно только подчиниться этой стихии.

Горелов просит поцеловать, но беспощадно перехватывает мою инициативу. Голодный страстный поцелуй берет надо мной верх. Мы будто не виделись, не прикасались друг к другу тысячу лет.

Лихорадка.

Температура растет. Меня бросает в дрожь. Я остро чувствую вес Димкиного тела. Млею под его руками, забравшимися под свитер. Ощущаю свою кожу такой холодной по сравнению с жаром, идущим от его ладоней, и, как кошка, выгибаюсь им навстречу, подставляюсь ласкам.

Неловкость и стыдливость улетучиваются, оставляя желание получить от Димы все. В мыслях царит бесстыдный хаос из развратных мыслей.

Я благодарно вздыхаю между поцелуями, когда Горелов, нащупав застежку, освобождает грудь из плена бюстгальтера и берет ее в плен уже своих рук. Сжимает сильными пальцами болезненно твердые соски и, целуя меня в шею, гладит живот, вызывая сладкий спазм предвкушения там внизу.

Димка ласкает меня, жадничает, но не торопится. Он упивается тем, как разгорается мое желание. Там в мыслях, я уже отдаюсь ему, принимаю в себя, а на деле пока робею стащить свитер, который ужасно мешает чувствовать Горелова. И я начинаю стаскивать футболку с него под Димин одобрительный смешок.

Горелов, помогая мне, ухватив майку за шиворот, стаскивает ее, и позволяет моим рукам добраться до его идеального тела. Таких не бывает. Боевая машина. Красивый, сильный, опасный. Весь пронизанный дикостью и вседозволенностью.

Неужели, он мой?

Не сдерживаясь, я провожу руками по широкой груди, плоскому животу, но, как только я добираюсь до выпуклости на джинсах, Димка вытряхивает меня из свитера, мешая продолжать мое волнительное исследование.

— Не спеши, — укоряет меня он, а у меня уже на низ живота давит тяжелый горячий шар, подтапливающий мое естество.

Болтающийся бюстик улетает в никуда, а мою грудь согревает дыхание Димы. Он по очереди втягивает в рот напряженные вершинки, и где-то в моей сердцевине дергает в такт посасыванию. Руки Горелова блуждают по томящемуся телу, и я даже не сразу понимаю, что мои джинсы расстегнуты, а сам он уже хозяйничает в трусиках.

— Инга… — хрипит Димка. — Девочка моя, ты уже такая мокрая.

Да, он еще не приступил к своим любимым пыткам, а внизу уже все скользкое от смазки, приглашающее.

Дима впивается в губы поцелуем, а пальцами разминает мою узкую дырочку, не забывая уделять внимание клитору. Я закусываю губу, когда, оставив большой палец кружить вокруг пульсирующей горошины, он задвигает указательный и средний на всю глубину и потирает ими потаенное местечко, которое Дима обнаружил случайно, но теперь не упускает случая меня помучить.

Он жадно смотрит мне в лицо, его и без того темные глаза выглядят бездонной бездной на заострившемся лице. И я опускаю ресницы, это так сладко, так порочно, то, что он сейчас делает. Лишь бы не прекращал.

Мои тихие стоны его не останавливают, лишь когда я начинаю метаться под ним, двигая бедрами, Горелов убирает руку, подносит к лицу и демонстративно облизывает пальцы.

Я — вата. Беспомощно смотрю, как Димка расстегивает ширинку и достает член. Он подрачивает его, я вижу капельку эякулята, выступившую на головке.

С плотоядным взглядом Горелов манит меня.

— Малыш, я хочу твой рот.

Да, он научил меня и этому.

Приподнявшись, я обвожу языком крупную головку. Пресс Димки напрягается, когда я, облизнув губы, вбираю в себя его орган, напряженный, чуть подрагивающий. Горелов собирает мои волосы на макушке, чтобы ему было лучше видно, как скользят мои губы, но сегодня он не выдерживает долго и, опрокинув меня на спину, сдирает с меня джинсы вместе с никому ненужными трусиками.

Секунда, и мои ноги у него на плечах, а сам Димка прокладывает дорожку из поцелуев от пупка вниз, рисуя языком неведомые символы, чуть прихватывая зубами кожу. Я совсем влажная, у