В ноябре пришлось проводить выборы, на которых убедительную победу (при помощи полиции) одержали сторонники Васила Радославова, министра внутренних дел в «переходном правительстве». На «специфику» этих выборов князь, несмотря на просьбы обиженных, внимания будто бы не обратил. А вот когда «радослависты», пытаясь как-то наполнить бюджет, ввели «особые налоги», приведшие к бунтам и расстрелам крестьян с многочисленными жертвами, но всё же заткнули дыры, Фердинанд грохнул кулаком по столу, заявив, что как гарант Конституции не может такого терпеть, тем паче что и выборы — о ужас! — были подтасованы.

«Ультразападники», верные вассалы Вены, «запятнавшие руки болгарской кровью», вылетели из седла надолго, кабинет по личной просьбе князя возглавил абсолютный бессребреник Петко Каравелов, лидер «умеренных русофилов», а вслед за ним — профессор Стоян Данев, преемник ушедшего на покой Драгана Цанкова на посту шефа «прогрессивных либералов» («русофилов неумеренных»). Влияние же князя усилилось многократно. «Личность Фердинанда, — писал, правда несколько позже, когда система была вполне отлажена, английский посол Джордж Бьюкенен, — так выдавалась над окружающими, нет нужды говорить об его министрах. Все они большей частью были игрушками, движения которых мягко управлялись его рукой».

ГРАНЬ ВЕКОВ

Пружина, до отказа зажатая Стамболовым и лишь слегка приотпущенная Стоиловым, в 1901-м развернулась со свистом. После «умеренных русофилов» Каравелова к власти, причем не только с подачи Фердинанда, но и с мандатом народа, полученным на выборах, пришли «русофилы безусловные». И эта рокировка имела под собою серьезные основания — уже не романтические, а вполне объективные.

Обрушение традиционного общества как следствие ускоренных экономических реформ привело к кризису «партий старого типа» — фактически не партий даже, а «клубов по интересам», объединявших всякого рода «образованщину», вещающую от имени бессловесного населения. Ибо население начало просыпаться. С возникновением хоть сколько-то серьезной промышленности, а следовательно, пролетариата, появились первые марксисты, создавшие в 1894-м Болгарскую рабочую социал-демократическую партию (БРСДП). Они теснейшим образом были связаны с российскими товарищами и так же, как они, практически одновременно раскололись чуть позже на «умеренных» и «радикалов» («тесняков»).

Однако если марксисты на тот момент — страна-то всё еще была чистой Анчурией[41] — особой опасности для «государственных людей» не представляли, то появление Болгарского земледельческого народного союза — «партии крестьянства» (что-то типа российских эсеров), возглавляемой совсем молодым, но крайне харизматичным Александром Стамболийским, заставило старую элиту завертеться. Опасность возникла просто потому, что новые люди, происходя из крестьян и тесно с крестьянами связанные, говорили вещи, близкие и понятные подавляющему большинству населения, и говорили предельно доходчиво.

Основной посыл: всякие рассуждения о «классах» — вредный бред. Частная собственность — «движущая сила труда и прогресса». Общество делится на сословия, каждое из которых вносит свою лепту в развитие страны. А в чем основа благосостояния и развития Болгарии? Правильно, в сельском хозяйстве. Следовательно, что нужно развивать? Верно, только те отрасли, которые связаны с сельским хозяйством, а остальное купим за кордоном. А кто создает «общественные блага»? Именно, крестьяне. Стало быть, землю — тем, кто ее обрабатывает, и поровну. Но чтобы маленькие хозяйства не нищали, надлежит развивать кооперативы. И главное: именно крестьянству следует доминировать над «гражданами» (всеми сословиями горожан), которых меньшинство.

Наивно? Да. Утопично? Да. Как и всякое народничество.

Но угроза всем прочим «сословиям» была очевидна, и этому нужно было что-то противопоставлять. Поэтому, если «русофобы» всех мастей прежде всего стремились к экономической модернизации, в рамках которой от России проку было мало (к тому же в бизнесе братьев нет), то «русофилы» в лице Данева видели главную внутреннюю задачу в перезагрузке системы управления, чтобы противопоставить новым тенденциям что-то новое и попытаться расколоть пугающее единство «новых людей». И первым, что приходило в голову, было именно усиление ориентации на Россию, которую абсолютное большинство крестьян, прислушивавшееся к мнению «бать» и не любившее «русофобов», сдиравших с деревни последнюю шкуру, по традиции уважало и считало «старшей сестрицей».

КУРС РУБЛЯ ОТНОСИТЕЛЬНО МАРКИ

Но было и кое-что еще, не менее, а возможно, и куда более важное. На рубеже веков размеренная, привычная жизнь, какой веками жили не тужили, вдруг заспешила. Мир менялся, старые конструкции рушились. «Концерт», несколько десятилетий пусть и с огрехами, однако все-таки гарантировавший некую стабильность послевоенного мира в Европе, неожиданно для простецов дал трещинки — пока еще очень мелкие, но с нехорошей тенденцией формирования двух равновеликих союзов.

Вена тянулась к Рейху, делясь влиянием на Стамбул, Россия, напротив, сближалась с Францией. Туманный Альбион не примыкал ни к кому, но немногим посвященным уже было понятно, что ростом влияния Берлина там очень недовольны. И на фоне всего этого Софии приходилось выбирать. А выбирать было, собственно, и не из чего.

Старые «русофобские» ставки на Австро-Венгрию, обусловленные в основном тем, что она имела возможность «подкинуть бабла», а Россия такой возможности не имела, требуя подчиняться «в благодарность за Освобождение», исчерпали себя. Став монополистом, Вена начала ставить непомерные и непосильные условия, да к тому же во внешней политике категорически полагала «македонский вопрос» решенным, а если и подлежащим какому-то уточнению, то только в пользу абсолютно ручных белградских Обреновичей плюс (в Добрудже) Румынии. Это Болгарии не подходило ни в каком варианте, и крах Стамболова, к слову сказать, случился не в последнюю очередь из-за диктаторского «чего изволите?» на сей счет. Россия же, побив горшки с Веной и совершенно не доверяя Обреновичам, придерживалась (хотя и не афишируя) того мнения, что основной «балканский вопрос» еще предстоит решать.

Кроме того, и Вена, и Берлин еще не дозрели до полноценного вывоза капиталов, их интересовал в основном вывоз товаров, что «новых болгар» совсем не устраивало. В связи с этим возникла необходимость диверсифицировать схемы получения кредитов и инвестиций и найти их на лучших условиях, нежели в обоих Рейхах. А такие условия мог предоставить только Париж, и ключик к калитке, ведущей туда, лежал в Петербурге, отношения которого с Францией уже были куда как хороши, а становились всё лучше. Да и сам Петербург, в отличие от не столь уж давних времен, мог уже предложить что-то кроме «я тебя породил...». Пусть немного, но все-таки не только «не потерплю!».

Так что, при всей искренности стремлений и убеждений профессора Данева, его «русофильство» — вне зависимости от субъективных соображений — было «русофильством нового образца», проистекающим не только из идеалов, но и из чистых интересов. И оно окупалось. После запредельно дружественного визита Фердинанда и Стояна Данева в Петербург в мае (июне) 1902