года и подписания там двусторонней «военной конвенции» о дружбе навек против Вены и Бухареста Россия пролоббировала в Париже огромный долгосрочный заём на более чем выгодных (никто на такое и не надеялся) условиях.

Таким образом, по итогам этой поездки правительство Данева получило возможность не только вырваться из непростого финансового кризиса, сверстав бюджет, выплатив проценты по венским долгам и развернув вспять инфляцию, но и на ближайшее время добиться полной стабилизации внутри страны, а следовательно, наконец-то заняться и решением вопроса, одинаково, пусть даже по разным соображениям, волнующего и князя, и абсолютное большинство его подданных. И вот теперь, думается, необходимо снова притормозить и оглянуться...

Часть 5. «ТРЕТЬЯ СЕСТРИЦА»

ЭТО МОЙ ЗУБ...

К началу XX века судьба «третьей сестрицы» в понимании среднего болгарина была уже даже не кровоточащей раной, а невыносимо свербящим гнойником. Исполни Порта свои обязательства по Берлинскому договору, ситуация, возможно, как-то смягчилась бы, но поскольку никто не напоминал, она ничего не исполнила и ни о какой обещанной автономии даже не заикалась, в связи с чем христианам Македонии жилось скверно.

И у Софии болело. Причем это ведь было не чье-то, не двоюродное, а свое собственное, ибо понятия «македонец» в этническом смысле тогда не было. Вообще. Как явления, чего, в общем, никто и не отрицал. Как писал Александр Амфитеатров, изъездивший в те времена Балканы вдоль и поперек, «говоря о тамошних славянах, и турки, и австрийцы, и наши представители, подразумеваем, главным образом, болгар, хотя, конечно, в некоторых районах и сербов».

То есть в основном жили в Македонии болгары, от «болгарских болгар» отличавшиеся только тем, что молились в церквях, подчиненных Стамбулу. Правда, на крайнем западе, у самой сербской границы, было какое-то количество сербов, а на юге, вокруг Солуни, болгарские села перемежались с селами греческими, но и только. Из такого положения дел

в Болгарии, с ее огромной и очень влиятельной македонской диаспорой, и исходили. Вполне соглашаясь с тем, что и сербы есть, и греки есть, и никто их ни обижать, ни гнать с болгарской земли не намерен.

Однако в Белграде, отталкиваясь от чеканной формулы знаменитого Ильи Гарашанина — «Население Македонии суть испорченные, но ещё не безнадежные сербы» — с такой постановкой вопроса не соглашались. И в Афинах, где уверяли, что «Население эгейской Македонии суть испорченные греки, которых ещё можно спасти» — тоже. А в самой Македонии ни с кем не соглашались албанцы, срочно осаженные там турками на постоянное жительство, чтобы разбавить ненадежный элемент надежным. И поскольку всем было понятно, что вопрос не решен, но всего лишь отложен, котел бурлил и кипел, и ни о каком примирении заинтересованных сторон не было, да и не могло быть и речи.

На первых порах, впрочем, по крайней мере не пахло кровью. То есть, пахло конечно — болгарские четы «непримиримых» атаковали албанские и турецкие села (понемногу задевая и сербов, и греков), албанцы и турки в ответ атаковали села болгарские (грекам и сербам при этом тоже доставалось, но сугубо по экономическим соображениям), греки и сербы тоже не оставались в долгу — но это была рутина. Хмурая повседневность, которую все, и власти, и население, воспринимали примерно как стихийное бедствие, подкидывая четам на бедность сущие крохи.

Старших братьев, в основном, интересовала «культурная пропаганда», запретить которую Стамбул — поскольку в этом был заинтересован «концерт» — не мог. И все балканские столицы активно работали в этом направлении, обосновывая свои «исключительные права» на «третью сестрицу» длинными списками летописных данных, историческими картами и данными «этнических опросов». Итоги которых (кроме болгарских, относительно объективных, ибо жульничать не было нужды) сосали из пальца до такой степени, что даже венские политики «не принимали всерьез».

Первой в этом смысле взяла старт австрийский сателлит Сербия, которую Порта, имея гарантии Вены, не опасалась, а скорее (в пику Болгарии — особенно при Баттенберге) подыгрывала: подписав с турками соответствующую конвенцию, Белград открыл консульства в Салониках, Скопле и Битоле — и понеслось. В Стамбуле сербский посол Новакович с позволения султана учредил «Общество сербо-македонцев», в самой Македонии при полной поддержке белградских властей и Константинопольской епархии открывались сербские школы, лектории, библиотеки, газеты. Даром (с бело-сине-красными чашками в придачу) раздавалась литература, доказывавшая, что Македония — «колыбель сербства» и «сербом быть почетно, а болгарином стыдно». Потому что «сербы воины, а болгары прислуга». И так далее. И следует сказать, на многих амбициозных, но слабо образованных крестьянских пацанов (смотрите очерк «Зовите меня Крcте», а в книге будет отдельная глава) это действовало.

Не менее яро (хотя не по всему краю, а только вдоль Эгейского побережья и чуть вглубь) «культурно пропагандировали» и «великогреки». В первую очередь, опираясь на константинопольских иереев, злившихся на болгарских конкурентов, однако и лекции про Александра Македонского, и красочные комиксы для неграмотных про «Великую Ромейскую империю» и «славное общее прошлое» тоже имели место. Несколько позже, однако (в связи с «критской резней», а потом и военным конфликтом), им турки покровительствовать перестали, зато (в обмен на полную лояльность Стамболова, даже выдававшего Порте четников) дали льготы болгарам.

Поблажки даже (правда, только церковные, в ущерб грекам), но этого хватило. У экзархии (автономной территориальной подструктуры Вселенского Патриархата) имелась широкая сеть приходских школ — обычных и воскресных, так что «культурная пропаганда» тоже пошла вовсю, а потом открылись еще и школьное попечительство (после чего началась подготовка местных кадров для обычных средних учебных заведений), и газеты. Естественно, всё это за счет болгарского бюджета. Правда, при Стамболове в рамках этой пропаганды существовал жесточайший запрет на «острые» темы, но после падения диктатуры он был снят.

Всё это внешне выглядело очень прогрессивно и даже куртуазно, но чем больше людей, получая образование, читало умные книги и начинало «мечтать о странном», тем явственнее в воздухе пахло порохом и по-настоящему большой кровью. И вот в такой, правду скажем, совсем непростой обстановке, 22 октября (5 ноября) 1893 года, когда Стамболов еще был в силе, хотя солнце его уже клонилось к закату, шесть интеллигентных молодых людей — учитель, еще один учитель, врач, библиотекарь, стряпчий и опять-таки учитель, собравшись в одной из салоникских кофеен, а затем продолжив разговор на дому, пришли к выводу, что ждать помощи от официальной Софии не стоит, а действовать вразнобой — только делу вредить и, стало быть, без организации уже никак.

ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!

Не следует думать, что «салоникская шестерка», через год ставшая «восьмеркой», была сборищем тихих мечтателей. Жесткие