– Меня? Я Данила, – сообщил мальчишка. – А вот ты, должно быть, Сидорчук Егор Тимофеевич, да? Мне сказали, здоровенный, в ремнях и с маузером. Так это ты, что ли?

У борца революции глаза полезли на лоб.

– Ты откуда меня знаешь, пострел? – пробормотал он недоверчиво. – И маузер углядел, понимаешь!..

– Маузер не муха, издаля видать, – снисходительно растолковал мальчишка. – Так говори, Сидорчук ты или нет?

– Да, я это, – кивнул Егор Тимофеевич. – А ты сам-то кто таков будешь? Зачем я тебе нужен?

– Есть дело, – уверенно заявил Данила. – Только вперед говори, у тебя махорка есть? Без нее не скажу ничего.

– Вот это да! – возмутился Чуднов. – С виду форменная сопля, а рассуждает! Махру ему подавай! Да ты знаешь, кто мы такие?

– Прекрасно знаю. Из ГПУ вы, – строго произнес мальчишка. – Господи, помоги убежать, значит. Только без махры я говорить ничего не буду, даже не надейтесь. И вот еще что… Буденовку бы мне, а, товарищ Сидорчук?.. Со звездой!

– Вот тебе раз! – растерянно проговорил московский гость. – Да ты, брат, на ходу подметки режешь! Только мне любопытно, кто же тебя к нам подослал, нарисовал мой портрет?

– Человек один, – ответил Данила. – Он мне и еще кое-что дал. Для вас. Так как насчет курева-то?

– Василий, есть у тебя махра? – спросил Сидорчук, который был донельзя заинтригован происходящим. – Дай парню, раз ему так приспичило.

Чуднов поколебался, вытащил из кармана кисет, вручил его мальчишке и заявил:

– Так и быть, держи. А буденовку мы тебе дать не можем, потому что нету у нас. Поехали с нами в город, там договоримся.

– Ага, – деловито сказал Данила, пряча кисет за пазуху и доставая оттуда листок бумаги, сложенный вчетверо. – Поедем. Только письмо сразу прочитайте.

Сидорчук с недоумением взял протянутый листок, развернул и стал читать, шевеля губами.

Твердым почерком на листке было начертано:

«Егор! Нам обязательно надо поговорить с глазу на глаз. Жду вечером на заброшенной мельнице. Это в десяти километрах вниз по реке. Местные знают. Приходи один. Ради старой нашей дружбы. Я все объясню».

Сидорчук почувствовал, как по спине его будто прошелся морозец. Он невольно вскрикнул.

– А? Чего? – Чуднов сунул нос в письмо.

Сидорчук смял листок в пудовом кулаке, ошалелым взглядом повел по сторонам.

– Пацан где? – выдохнул он.

Но мальчишки уже и след простыл.

Мотор автомобиля урчал ровно, точно насытившийся зверь, и это обстоятельство заметно радовало невозмутимого Егорова. Он весело крутил рулевое колесо и зорко посматривал на дорогу, которая петляла так же часто, как река, вдоль которой она тянулась. Яркий свет фар то и дело выхватывал из темноты верхушки кустов, казавшиеся посеребренными. Тогда Егоров сбрасывал скорость и снова входил в поворот. Ночные бабочки огненными вспышками летели навстречу, бросались на переднее стекло и гибли десятками. Постепенно русло реки выровнялось, прямее сделалась и дорога, ехать стало веселее. Вскоре Сидорчук скомандовал остановиться, зажег фонарь и полез за картой, которую ему дал Черницкий.

Затея с мельницей категорически не понравилась начальнику районного отдела ГПУ.

– Западня это, Сидорчук! – сказал он без колебаний. – Учитывая, что тут вокруг тебя все эти дни творится, я нисколько в этом не сомневаюсь. Будешь дурак, если пойдешь туда один.

– Пойду, – упрямо сказал на это Сидорчук. – Тут совсем другое.

Объяснять Черницкому свои сомнения и надежды Егор Тимофеевич не собирался, хотя правоту в словах нового товарища видел. Опасность, разумеется, существовала, но она, по мнению Сидорчука, была ничтожна. Правильнее сказать, что он в нее не верил. Не хотел верить. С самого утра его охватило какое-то необычное волнение, да так и не отпускало в течение дня. Не мог же он рассказывать Черницкому и об этом тоже. Это касалось только его самого.

По карте до мельницы оставалось с полверсты, не больше. Сидорчук вылез из машины, одернул гимнастерку, поправил ремни, сумрачным, подозрительным взглядом огляделся по сторонам.

– Ждать здесь, – приказал он. – Только если услышите что-то – крики, значит, стрельбу в той стороне, – тогда выдвигайтесь. А так чтобы ни огня, ни звука, ясно? Нарушите, спрошу по всей строгости.

– А может, все-таки я с вами? – спросил Чуднов. – Сзади, потихонечку, а? Мало ли что за напасть там приготовлена.

– Я сказал – никаких! – грозно бросил Егор Тимофеевич. – Русских слов не понимаете? В письме сказано, чтобы один приходил. Так я и сделаю.

– Да ведь тебя подстрелить будет самое милое дело! – с осуждением сказал Чуднов. – Один в поле не воин.

– Я сейчас не воевать иду, – возразил Сидорчук и решительно хлопнул тяжелой ладонью по капоту. – Все! Закончили дискуссии! Каждый выполняет свою задачу. Подай-ка свет!

Он взял фонарь, повернулся, зашагал по дороге и быстро растворился в сгущающейся темноте. Вскоре Егор остался один. Над головой у него сверкали звезды, справа за камышами плескалась река, на противоположном берегу в зарослях тоскливо кричала сова. Волнение в душе Сидорчука нарастало. Он, как уж мог, пытался его унять, напоминал себе, что в жизни приходилось испытывать и не такое. Однако обмануть себя не удавалось. По правде говоря, такого с ним еще не было.

Он уже достаточно удалился от машины, когда в сумраке нарисовался сруб брошенной водяной мельницы. Словно измученный состарившийся человек, он склонился над заводью, над разрушенной плотиной, покосившимся треснувшим колесом, всматриваясь в черную мерцающую воду. Река журчала здесь совсем иначе. В эти звуки примешивалась какая-то тревожная нота. Не считая этого, тут было совсем тихо, и даже крик совы куда-то пропал.

Сидорчук шагнул на тропу, заросшую травой, чуть приблизился к мельнице и остановился. Когда-то сюда вела широкая накатанная дорога, потоком шли возы с зерном, с мукой, топотали кони, вели разговоры крестьяне. Все это было в прошлом.

Егору Тимофеевичу это дикое место не понравилось даже больше, чем монастырские развалины. Недаром же и народные поверья не жалуют мельницы, считают их местом сомнительным. Рядом с ними обитают водяные и прочая нечисть, ожидающая поживы. Но Сидорчук не собирался отступать ни перед людьми, ни перед нечистью.

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – буркнул он себе под нос.

Егор осторожно подобрался к срубу мельницы и вошел в проем двери. В нос ему ударил запах гниющего дерева, водорослей, рыбьей чешуи и черт знает чего еще, но только не муки. Сидорчук споткнулся на пороге, зажег фонарь и поднял его над головой. Он успел увидеть расколотый напополам жернов, валяющийся на полу, разбитые лотки, накренившийся вал, узкую лестницу, ведущую на второй ярус, но больше ничего не разглядел.