Сверху неожиданно донесся мужской голос, отчетливый и строгий:

– Ты фонарь загаси, Егор, иначе не будет у нас разговора.

Кровь ударила Сидорчуку в голову. У него не оставалось сомнений в том, что он наконец-то нашел Постнова. Встреча получалась странной, совсем не такой, как представлялась Егору, но это уже было кое-что. Да что там, настоящая удача! Ведь он уже отчаялся.

Сидорчук увидел Постнова возле монастыря, но не поверил до конца, решил, что обознался. Судьба зло подшутила над ним, и тот беглец был просто похож на Постнова. Из-за этого он никому не рассказывал, кого ищет в монастыре. Однако теперь все стало на свои места.

Кроме одного. Егор Тимофеевич никак не мог понять, что у Постнова на уме. Его старый товарищ, которому он, не задумываясь, доверил бы не только эти дурацкие камни, но и собственную жизнь, вел себя так нелепо и странно, что заставлял думать о себе что попало. Сидорчук и в пьяном бреду не пустил бы в голову такие мысли.

Все-таки, несмотря ни на что, голос Постнова вызвал радость в душе испытанного революционера. Ему захотелось взглянуть в глаза старому другу, стиснуть его в крепком мужском объятии, сказать: «Вот, Микола, черт, сколько же мы с тобой годков не видались, а?!» Вместо этого Сидорчук послушно потушил фонарь и задрал голову, словно надеялся в кромешной темноте рассмотреть что-то наверху.

– Это у нас вместо «здравствуй», значит! – саркастически заметил он. – Что-то я не припоминаю, чтобы Николай Постнов когда-нибудь от товарищей прятался, света боялся! Может, это и не ты вовсе?

– Не говори чепухи, Егор! – довольно резко прозвучало наверху. – Ты отлично знаешь, что я это.

– Ты да не ты, – упрямо возразил Сидорчук. – Не водилось этого прежде за тобой. Ты не бегал от людей, как заяц, не прятался от солнечного света, точно филин слепой.

– Мало ли что приходится человеку делать в этой жизни, – философски заметил невидимый Постнов. – Время идет, и все меняется.

– Честному человеку меняться не пристало, – многозначительно заметил Сидорчук. – Кто в правде жил, тот и в могилу сойдет незамаранный.

– А ты точно знаешь, где она, правда? – со злой насмешкой произнес Постнов.

Разговор оборвался, повисла длинная пауза.

Радость в душе Сидорчука уже угасла. Несомненно, Постнова ему удалось найти. Лучше сказать, он сам нашелся. Но вот тот ли это был Постнов, с которым они расстались шесть лет назад? Егор Тимофеевич уже не был в этом уверен. К чему вся эта загадочность, недомолвки, уклончивые рассуждения о правде?

Сидорчук назубок знал, за кем правда – за трудовым народом, партией большевиков, за интернационалом. Все, что шло на пользу революции, то и было правдой. Ее несли на своих штыках красноармейцы, и шутки с ней были плохи. Теперь Постнов, который и сам беззаветно сражался под красными знаменами, пытается шутить над этой святой правдой. Он, видите ли, не знает, где она – потерял!

– Я, Николай, знаю, где правда, – внушительно сказал Егор. – А вот ты, видать, подзабыл. Не пойму я, что с тобой случилось. От меня бегаешь, лицо прячешь… Или совесть нечиста?..

– Допустим, не бегаю, – ответил Постнов. – Я, если помнишь, сам тебя сюда позвал. А прячусь я – так это просто меры предосторожности. Не в таком я положении, чтобы благодушествовать. На рожон только дураки лезут. А впрочем, ты прав. Не готов я сейчас вот так, глаза в глаза. Слишком все круто повернулось. Я и сам еще не все уразумел. Себя не понял, Егор!.. Ты не суди меня…

– Да что ты юлишь? Ты камни украл, да? – грубо перебил его Сидорчук. – Зачем вернулся?

– Не все так просто, Егор, – печально отозвался Постнов. – Я для того тебя и позвал, чтобы попытаться объяснить. Поймешь или нет, не знаю, но сделать это необходимо, я так считаю. Мы друг друга в бою прикрывали, последним куском делились. Не могу угадать, что дальше будет, но рассказать я тебе должен все, а там как бог рассудит…

– Ты и в бога уже уверовал? – недовольно буркнул Сидорчук.

– И в бога, – подтвердил Постнов. – Особенно в дьявола. Потому что, кроме него, никто не сумел бы закрутить это кровавое колесо…

– Мудрено говоришь, – опять перебил его Сидорчук. – А я с годами соображать хуже стал. Ты мне по-простому скажи, украл ты эти проклятые бриллианты? Польстился?

– Я не на камни польстился, Егор, – грустно сказал из темноты Постнов. – Я женщину полюбил. Сильнее жизни.

Они долго молчали, а потом Сидорчук тихо спросил:

– Та, у которой ты постояльцем был? Она самая?

Егор Тимофеевич прекрасно знал ответ на свой вопрос. В нем самом эта женщина сидела, как заноза или бесконечный укор. Нет, не в слабости, но в чем-то похожем на нее. Пламенный революционер сам себе боялся признаться в этом. Ведь видел-то он ее раз в жизни, только однажды слышал этот обволакивающий голос, а забыть не получалось никак. Что же взять с Постнова, который жил с ней?! Этот голос постоянно звучал в его ушах, он касался ее нежной кожи, невесомые волны ее темно-русых волос падали ему на лицо.

– О чем ты хочешь мне рассказать? – глухо спросил Сидорчук.

– Это случилось ранней весной девятнадцатого, – быстро сказал Постнов, которому, наверное, не терпелось выговориться в первый раз за все эти долгие годы. – В начале марта. К тому времени рука у меня совсем зажила. Только в холода начинала ныть, да так, что хоть на стену лезь. Вот и в ту ночь я не мог заснуть. Ветер выл за окном, просто душу вытягивал.

Ветер выл за окном, как голодный измученный зверь, вытягивая душу, наводя тоску и безотчетный ужас. Постнов бродил по квартире, стиснув зубы и зажав ладонью свербящий локоть. Март выдался по-зимнему холодный, с ледяными ветрами и снегопадом. Кратковременная оттепель, случившаяся три дня назад, только добавила неприятностей. Она укатала в стекло дороги, украсила сосульками крыши и ветви деревьев, которые едва теперь держались под тяжестью застывшего льда. Повсюду слышался болезненный треск надламывающегося дерева. По ночам на улицах бесновался ветер, небо наглухо затягивалось тучами. Старая рана не давала Постнову спать. Душа томилась от скверных предчувствий.

Вот так же выл ветер накануне Рождества, когда стояли лютые морозы, снег трещал и скрипел под ногами, а на городские окраины по ночам забредали волки. У Постнова так же ныла и свербела рука, он слонялся по дому, страдал молча, стараясь не разбудить Настю. У нее был на редкость здоровый сон. Когда Николай, гонимый болью, потихоньку выбирался из общей постели, она только переворачивалась на другой бок и продолжала путешествовать по стране снов. Наверное, к ней приходили хорошие видения, потому что на ее нежных губах то и дело появлялась тихая улыбка.

Постнов бродил по темным комнатам, пялился в окна, залитые морозом, и злился. Он ярился на немочь, одолевшую его, на вынужденное безделье, на неопределенность своего положения. Республика воевала, билась насмерть с белыми армиями, а Николай сидел на сундуке с сокровищами и ждал, когда его освободят от этого почетного, но дурацкого задания. Принимая по описи бриллианты, он спросил, как долго ему придется выступать в роли хранителя сокровищ.