— И когда надумал?

— Разве это имеет значение?

— Имеет, дорогой, и еще как имеет.

— Если честно, то сегодня утром. Практически не спал — думал, прикидывал, взвешивал. С утра искал встречи с вами — хотел посоветоваться. И вот только в конце дня удалось. Вообще-то я давно размышлял об этом, но все как-то не решался.

— Какое же событие подтолкнуло вас на столь серьезный шаг? — Алешин даже не заметил, как в разговоре с подчиненным перешел с «ты» на «вы».

— Трудно сказать, — задумался Губанов. — Много событий. И не сразу ответишь, какое было главным. — Он сделал над собой усилие и продолжал: — Понимаете ли, Алексей Дмитриевич, что-то в последние дни в дивизионе нашем меняется. Вроде бы ничего не происходит, а сердцем чувствую — меняется. Вот и вы, — он бросил взгляд на командира, — тоже меняетесь. Стали строже, взыскательней. Но в то же время ближе к нам, подчиненным. Или мне это только кажется? Нет! Не ошибаюсь. Меняется обстановка. Как-то интереснее стало служить. Хотя… — Он помолчал, подыскивая слова. — Хотя строгости и порядка стало больше, чем было. Тут, наверное, много связано с прибытием нового командира. Как вы думаете?

Алешин не стал возражать:

— Наблюдение верное. Решение, значит, возникло у вас только в эти дни?

— Да нет. Я и раньше думал об этом. Хотел, как говорится, быть с теми, кто в первых рядах. — Он смутился. Опять немного помолчал. А потом, все больше волнуясь, продолжил: — Как ведь получается? В дивизионе почти все коммунисты. В нашем офицерском общежитии лишь я и лейтенант Тельченко — комсомольцы. Товарищи идут на партийные собрания, дела там важные решают, а мы с ним, как сычи, сидим.

— Сычи! — хмыкнул Алешин. — Скучно, значит, что ли? Ну и мотивы.

— Одиночество наше — не мотив, — твердо возразил Губанов. — Оно лишь следствие. Причина же, а стало быть, и мотив в другом. В том, что нам далеко не безразлично, что там, на собраниях, говорят о людях, боеготовности, как отзываются о нас, комсомольцах, какие принимают решения. Мы ведь не чужие. Не сбоку припека. Искренне хотим, как и все, сообща думать, обсуждать серьезные дела, анализировать, высказывать свое мнение, иметь право голоса…

Он неожиданно умолк, смутившись. Глубоко вздохнул, отвернувшись от Алешина. Но пройдя несколько шагов, вновь всем корпусом повернулся к командиру батареи и, прямо глядя ему в глаза, вновь собрался разразиться длинной тирадой.

— Погодите, погодите, не горячитесь, — остановил его Алешин. — Кстати, свое мнение вы с Тельченко всегда и везде высказывали. Не стеснялись. Так что насчет «права голоса» — не надо. Оно у вас есть. И вы им успешно пользуетесь.

Они дошли до общежития, не сговариваясь повернули обратно.

— Еще один вопрос, — прервал молчание Алешин. — Кто рекомендации даст?

— Одну мне уже обещали. Другую даст комсомольская организация. А третью… — Голос Губанова дрогнул. — Третью я хотел просить у вас.

— Та-ак… — протянул Алешин, замедляя шаг. — Задачку задали вы мне, Игорь Олегович. Во-первых, я молодой коммунист, надо уточнить у парторга — имею ли право давать, хотя, по-моему, имею. А во вторых, и это главное, — рекомендующий несет ответственность за объективность своей партийной характеристики. За деловые, политические и моральные качества рекомендуемого. Следовательно, своим именем и партийной совестью я должен поручиться за вас перед партией. Верно?

Губанов молча кивнул.

— Да, признаться, все это неожиданно, — в раздумье сказал командир батареи.

— Значит, отказываете? — Губы у молодого офицера дрогнули.

— Я этого не говорил, — уточнил Алешин. — Более того, хочу подчеркнуть, что путь вам в партию вовсе не заказан. Наоборот. Такое стремление можно только приветствовать. А что касается рекомендации… — Алешин остановился, повернулся к Губанову и, глядя ему прямо в глаза, продолжил: — Я вам ее дам. Объективную, понятное дело. И конечно, не завтра.

— Сомневаетесь?

— Честно сказать, не без этого. Но, надеюсь, все прояснит доверие.

— Что? — удивился Губанов.

— Доверие! — с ударением, четко повторил Алешин. И отметил про себя: «Опять я угодил в фарватер Бронину. Надо же! Значит, тянет, зовет за собой. И Губанов, возможно, потянется за мной…»

Алешин почувствовал необходимость преподнести Губанову такой же урок, какой он сам получил от майора Бронина в ту памятную «ночь неисправностей» (так он ее теперь называл).

Командир батареи видел, как все ниже опускается голова Губанова. Да и сам он, казалось, становится ниже ростом. Но сейчас Алешин не позволил себе поддаться естественной жалости. Алексей Дмитриевич понимал, что именно теперь, в этой непринужденной и доверительной обстановке, он сможет высказать Губанову все, что думает о нем. Все, что должно пойти ему на пользу. Все, что могло подтолкнуть лейтенанта на путь к новому мышлению. И потому не скупился на строгие, а порою и резкие слова:

— За что вы «на всю катушку» наказали, после той тренировки рядового Китикова?

— Да он…

— Почему так грубо разговаривали с рядовым Тимониным?

— Но он…

— Что «да он и он», Игорь Олегович? Вы, по-моему, недостаточно знаете их, мало общаетесь с ними. Что же касается уважения солдата…

— Разве я их не уважаю? — В голосе лейтенанта появились обидчиво-раздражительные нотки. — Не замечал за собой такого. А наказал я Китикова за халатность, лень. Он ведь, вы знаете, умеет прекрасно работать. И мог бы выполнить задачу на отлично. Должен был! Но у него, видите ли, не было в тот день настроения. Мы что же, будем воевать с врагом по настроению?

— Не надо, Игорь Олегович, увлекаться абстрактными суждениями. Приучайтесь мыслить конкретно. А что, если у Китикова, скажем, что-то случилось с родителями, с женой?

— Разве Китиков женат? — вырвалось у Губанова.

Алешин выразительно посмотрел на него:

— Вы даже этого не знаете?

Алешин озабоченно хмурился, размышляя, как поступить. Натянутая пауза длилась для Губанова, как казалось ему, бесконечно.

— На какой мысли вы меня перебили? — вдруг спросил старший лейтенант.

— Э… что-то о личности солдата.

— Я говорил не что-то о личности солдата, а об уважении к его личности. Чувствуете нюанс? Об уважении солдата! Значит, так. Прошу вас составить план индивидуальной работы с людьми. И покажите его мне. Через три дня.

— Как план? — растерялся Губанов. — Разве можно здесь что-то планировать?

— Можно, — твердо ответил Алешин. — Если вас пугает слово «план», то назовите его «педагогическая работа с подчиненными». Как хотите. Дело не в названии. Оно в конкретной, подчеркиваю — конкретной! — программе работы с людьми. И эту программу представьте мне в письменном виде. Чтобы ясно было, в каком направлении с каждым из своих подчиненных вы будете работать. И не только вы, но и комсомольский актив. Вы меня понимаете?

Лейтенант молчал.

Алешин отдавал себе отчет в том, что задачу перед Губановым ставит почти непосильную.