— Тысяча километров к востоку, — подтвердил Арехин.

— Это я и ожидал. Видите?

Он показал страницу Арехину. Свежепоставленный крестик отмечал точку Арехина, а овал, в который этот крестик был вписан — догадки Птыцака. Овал большой, сто на двести километров.

— Но никому более координаты не сообщайте. Особенно капитану.

— Почему?

— Скажу так: из предосторожности. Я не утверждаю, что нас всех тут же побросают за борт, да не очень-то мы и бросимся, но — не стоит раньше времени давать курс. Пусть считает, что мы идём за мясом.

— Золотое это мясо получится.

— Одной легендой о нерасчетливости большевиков больше, одной меньше… Переживём. Да, ещё одно. По протоколу, или как там правильно сказать, двое от нас должны присутствовать, попросту питаться, с капитанского стола. Придётся уж вам потерпеть все эти буржуазные штучки с вилками, салфетками и ножами. Будете вторым.

— А первым?

— Первым страдаю я. Вы не усмехайтесь, не усмехайтесь (Арехин и не думал усмехаться), мне и еда чужая, и общество чужое вот где стоит, — Птыцак провел ребром ладони по горлу. — Даже и буквально, каждый кусок поперёк горла укладывается. А — нужно. Пусть видят: нисколько мы их не стесняемся.

Глаза Птыцака горели так же, как совсем недавно у Горностаева. Хлебнул малость? Или это — огонь энтузиазма? Священный огонь тех, кто штурмовал Зимний дворец, Перекоп, Кремль и по льду шел на дредноуты Кронштадта?

Или это дает знать о себе Глас?

Физиология энтузиазма схожа, вот и всё. А что запустило процесс, идея изнутри, идея снаружи или ещё что-нибудь, уже неважно. Как неважно, подожгла Москву сальная свечка, восковая или обыкновеннейшая лучина. Стоит только разгореться…

Алехин думал и молчал. Птыцак же говорил, говорил, говорил — о важности экспедиции, о грядущих переменах, чудесных и ужасающих, о системе пайков четырнадцати категорий для трудящихся, о необходимости полного подчинения вождям вышестоящим вождей нижестоящих, о преимуществах крестьянской коммуны над крестьянским семейным хозяйством… Обращался он не к Арехину, а к толпам, стоящим у Арехина за спиной, и обращался так убедительно, что хотелось оглянуться — нет ли там и в самом деле государственной думы в полном составе или депутатов от трудящихся Всего Земного Шара.

Но Арехин огладываться не стал. Он просто спросил Птыцака:

— У вас водки не найдется? Случайно?

Птыцак по энерции проговорил что-то о всемерной индустриализации Урала, и лишь затем отреагировал:

— Водки? Какой водки?

— Лучше, конечно, казённой. Впрочем, любая сойдет.

— Водки я не держу, и вам следовало бы об этом знать.

— Откуда? — удивился Арехин. — С вами мы едва знакомы, и привычки ваши мне неведомы. А спиртные напитки в подобных каютах — практически обязательная принадлежность. Если не водка, то бренди или коньяк. Вы посмотрите, посмотрите в шкапчике.

Птыцак неуверенно шагнул, открыл дверцу.

— Вот видите!

И действительно, на полке стояли три бутылки — водка, виски и коньяк.

— Это… Я не знал. Видно, капитан распорядился. А вам-то какое дело. Не многое ли вы, Арехин себе позволяете?

— Что именно? Я всего-то попросил рюмку водки. Дело самое обыкновенное между мужчинами, один из которых в гостях у другого.

— Вы… Вы здесь не в гостях. Вы здесь по служебной надобности.

— Значит, мы соратники? Тогда тем более непонятно, что в моей просьбе странного.

Птыцак задумался. Потом достал бутылку.

— Я спиртное отрицаю. И других не приваживаю к водке, скорее, наоборот. Но вы — другого поля ягодка, это верно. Вам, если уж так хочется, то можно. Только извините, пить с вами я не стану. Идите к себе и пейте, если без этого не можете, — и он протянул бутылку Арехину.

— Не могу, — сказал Арехин, принимая бутылку, — и другим не советую.

Птыцак попытался что-то ответить, но не смог. Не переварил услышанного. Только поморщился и махнул рукой.

12

— Сегодня в восемнадцать двадцать по судовому времени мы пересечём Северный Полярный круг, — объявил капитан на третий день плавания.

— Надеюсь, никаких обливаний в духе Нептуна не предвидится? — спросил Арехин.

— О нет, нет, — Фальц-Меусс чуть поднял уголки рта, что соответствовало широкой дружеской улыбке. — У полярников другие традиции. Большая ложка рыбьего жира и маленький стакан спирта. Можно наоборот — маленькая ложка рыбьего жира и большой стакан спирта, но это уже для опытных полярников.

Птыцака передёрнуло.

— Мы не суеверны. Обряды, языческие и христианские, нам чужды — ответил он капитану.

— Северный Полярный круг трудно отнести к суевериям, — вежливо возразил Фальц-Меусс.

— Нет, я имею в виду распитие спирта и ужасного рыбьего жира.

— Что ж в нём ужасного? Питательно, вкусно, зрение улучшает. Особенно ночное. Сейчас, конечно, в ночном зрении нужды нет, но и дневное зрение следует беречь. Пойдут льды, снега, недолго и снежную слепоту заполучить. Герр Арехин поступает, как истинный полярник.

— Герр Арехин такой, — согласился Птыцак.

Арехин тем временем покончил с третьей рюмкой водки. Это ли производило его в истинные полярники, или то, что он, по обыкновению, был в чёрных очках, или же совокупность факторов, включая любовь к рыбьему жиру, который неизменно подавался к капитанскому столу, оставалось лишь гадать. Рыбий жир был не аптекарский, янтарный и жидкий, а норвежский, столовый, видом более похожий на топлёное масло. Вкусом — нет. Но как закуска, бутерброд с рыбьим жиром стоил дорогого: он смягчал влияние столового вина на ясность мышления.

Обед завершился. Офицеры «Еруслана Лазаревича» вернулись к служебным обязанностям. Птыцак пошёл в кубрик, где находились участники экспедиции. Арехин же вышел на палубу.

Дым из громадной трубы шел сизоватый, а не чёрный. Значит, уголь полностью сгорает в топке, а не летит в атмосферу.

«Еруслан Лазаревич» продвигался на север со скоростью десять узлов и расходуя в сутки едва ли не вагон угля. На пароходе основной груз — две тысячи тонн — составлял уголь. Да не простой, а кардиффский. Норвежский уголь куда хуже. Это Арехин узнал от капитана. Фальц-Меусс был норвежцем, но истину ценил выше патриотизма. Капитан норвежец, флаг, под которым шел «Еруслан Лазаревич», — британский, арендован эстонской фирмой, за которой стояла Советская Россия. Любопытно: если будет открыт новый остров, чей флаг утвердится на нём? Для правоведа — любопытнейший казус. Но его, остров, сначала нужно открыть. Нужно ли? Есть такие острова, которые лучше бы держать закрытыми. А