тобой! Потому что тебе нужен кто-то, кто мог бы продолжить заниматься «Ваней Гогом», раз ты сам не можешь. А я могу! Я тут все знаю, я все умею. А чего не умею, тому научусь.

Он молчал, и Саша быстро заговорила:

– Если нужны деньги, чтобы войти в долю, то они у меня есть.

Ну да, у нее было много денег: доллары, которые лежали в банковской ячейке, вырученные от продажи двух квартир, питерской и московской.

Илья, внимательно глядя на нее, по-прежнему ничего не говорил.

– Думаешь, я не справлюсь? – смутилась Саша, и бородач произнес:

– Уверен, что ты сделаешь лучше, чем было при Ванечке. Но… – Он собрался с мыслями. – Ты уверена, что тебе надо от жизни именно это? Ты хочешь делать это, словно это твое задание. Он бы на твоем месте так не поступил!

Да, Ванечка, умри она сама или его брат, точно не стал бы пытаться вернуть прошлое.

А она, выходит, пыталась?

– Он был бы нами горд… – произнесла девушка, а Илья усмехнулся:

– Вот уж ни за что не поверю! Скорее счел бы, что мы лохи и дуралеи, раз тратим свою жизнь не на то, чтобы получать от нее сиюминутное удовольствие.

Ну да, Илья, как всегда, был прав.

– А так, выходит, мы будем его рабами даже после его смерти и станем хранить и лелеять память о нем, хотя он…

Саша знала, что он хотел сказать.

Хотя Ванечка этого не заслуживал.

– Значит, закроешь? – спросила она дрогнувшим голосом, и тот, подумав, сказал:

– Если ты мне поможешь, то нет!

Саша, конечно же, помогла, развив невероятно бурную деятельность. Конечно, отсутствие Ванечки компенсировать никто и ничто не могло, но она и не пыталась.

Нарисованный Ильей портрет Ванечки в стиле Ван Гога перекочевал теперь из коридора в зал, на самое видное место.

Ну да, это был своего рода храм Ванечки, и он был тут единственный святой. Даже софу, на которой он умер, из-за непонятного суеверия так и не выбросили.

Дела в «Ване Гоге», несмотря на кончину его звезды, шли как нельзя лучше, Илья в процесс не вмешивался, хотя каждый вечер приходил и, сидя в углу, что-то рисовал в альбоме.

Саша же, убедившись, что у нее все спорится, вдруг задумалась: а что дальше?

Ну да, против своей воли и сама того не желая, она вдруг стала рестораторшей.

Ну или как это там у настоящих бизнесвумен называется.

В течение последующих полутора лет к ней заглядывали серьезные и даже крайне серьезные люди, из тех, чья жизнь и деяния подробно освещались в криминальной хронике бандитского Петербурга ранее в «600 секундах», а теперь на Пятом канале. Они намекали, что не прочь стать ее компаньонами, а в действительности перекупить «Ваню Гога», но переговоры с ними на себя брал Илья – и каждый раз, выходя из подсобки, где и принимал этих самых серьезных и очень серьезных посетителей, сообщал ей, что все остается как прежде.

Но надолго ли?

Забытые и потерянные вещи были прерогативой Саши – их неукоснительно требовалось передавать ей, будь то портмоне, сумочка, новомодный мобильный телефон или даже пакет с жареной курицей.

И все это, включая пакет с жареной курицей, помещалось под замок (ну или в холодильник), где и дожидалось тех посетителей, которые забыли свое имущество в «Ване Гоге». Принцип был жесткий и соблюдался неукоснительно – ничего, даже малейшего пустяка, забирать себе было нельзя.

Увы, кое-кого из персонала, в том числе и классного бармена, быть может самого крутого из всех, что у них были, пришлось за это даже уволить: нечего прибирать к рукам то, что тебе не принадлежит.

В большинстве случаев посетители сами забредали в «Ваню Гога», дабы забрать свое имущество, кое-что находило хозяев через милицию, ну а в тех случаях, когда никто не появлялся и не получалось установить, кому это принадлежало, забытые вещи отправлялись в музей «Вани Гога», где ради хохмы собирались самые яркие экспонаты.

То, что в тот сентябрьский вечер после закрытия «Вани Гога» принес ей один из официантов, в разряд раритетов явно не входило: всего лишь толстый каталог какой-то выставки-аукциона, причем, как оказалось, иностранного.

Отложив каталог в сторону, Саша все посматривала на дверь подсобки, в которой шли очередные переговоры между Ильей и серьезными, на этот раз даже очень серьезными посетителями.

Те с некоторых пор осаждали «Ваню Гога», сначала предлагая и туманно намекая, а потом уже и открыто требуя дать им долю.

И при этом напропалую хвастаясь своими связями с администрацией и силовыми структурами.

Эти типы в черных костюмах и черных же очках (несмотря на ночь) не шутили, и отчего-то Саша испытывала сильный мандраж: вряд ли от них удастся избавиться, как от других.

Что-то засиделись они в подсобке, может, постучать в дверь и невинно осведомиться, не нужны ли им напитки?

Вряд ли это Илье понравится.

Чтобы снять напряжение, она стала листать принесенный ей каталог – ну да, выставка-аукцион в одной из художественных галерей Питера.

Наконец дверь подсобки распахнулась и появился мрачный Илья, за которым вышли господа в черном.

Они даже в подсобке черные очки снять не соизволили.

– А ты подумай, подумай, братан, но только недолго. Потому что, если долго думать будешь, котелок закипит! – заявил один из типов в черном и хлопнул Илью по плечу, будто вбивая его в пол.

Тот никогда не позволял подобной фамильярности по отношению к себе, но в этот раз стерпел.

Значит, дело обстояло далеко не лучшим образом.

От волнения Саша выпустила из рук страницы каталога, тот с мягким шелестом захлопнулся, и ее взор упал на обложку, которую она прежде рассмотреть не удосужилась.

Внезапно всё, даже эти братки в черном (и в темных очках, даже в подсобке ночью), отступило на задний план.

Потому что на обложке была фотография картины, ей отлично известной.

Девочка с лицом, словно сведенным зубной болью, в матросском костюмчике и с леденцом – портрет работы Пикассо.

Саша не помнила, как долго она пялилась на обложку, а потом стала лихорадочно листать каталог зарубежного аукциона.

Так и есть, лот 214, «Девочка в бескозырке», Пабло Пикассо, ок. 1907 года».

Девочка была ее прабабкой, и эта картина входила в коллекцию ее дедушки – и, как оказалось, была всего лишь подделкой.

Крупнейший западный аукцион продавал у себя подделку?

– В этот раз все серьезнее, – услышала она голос Ильи, который донесся до нее