это сделало бы его слишком заметным. Вместо этого он откусывает от яйца, а другой рукой вытягивает из кармана пальто сложенную бумажку. Он дает клочку упасть на скамейку между ними. Мужчина в сером не делает движения, чтобы поднять его.

– Вы новенький, – говорит он, все еще погруженный в фальшивую дрему.

– Да.

– Пока справляетесь неплохо. Не слишком выделялись тут, в Вернау, несмотря на то, что вы такой чертовский высокий и худой.

Антон находит это неловким, вести беседу с набитым ртом – тем более, беседу с незнакомцем. К тому же, тот настойчиво жмется под своей шляпой – такая поза не располагает к дружеским взаимоотношениям. Он поворачивается к мужчине.

– Спасибо. Если предполагалось, что это комплимент.

Мужчина в сером раздраженно одергивает его:

– Не поворачивайтесь ко мне. Вы привлечете внимание.

Антон выпрямляется и принимается за сырокопченую колбасу.

– Так-то лучше. Это опасная работа, Новенький. Для ошибки нет места.

– Ошибки?

Плечи контакта подрагивают, он бесшумно смеется.

– Многие в нашей работе не продержались, поверьте мне. Вы, я полагаю, слышали о фон Герсдорфе?

– Не сказал бы.

– Не ваша вина; это случилось всего пару дней назад. Он решил, что готов умереть, сам, если в такой сделке ему удастся побороть высшее зло.

Колбаса слишком твердая, чтобы ее проглотить, она встает поперек горла Антона, как камень.

– Что вы имеете в виду?

– Дело было в старом военном музее на Унтер-ден-Линден, – рассказывает серый человек. – Наш дорогой лидер и несколько его ближайших друзей посещали место, чтобы пропитаться военной славой и мощью, всякое такое. Этот Герсдорф набил карманы взрывчаткой и поставил таймер, а потом стал ходить, как щенок, следом за тем самым, чье имя мы все знаем.

Лучше не произносить вслух «Гитлер» там, где любой прохожий может услышать. Никогда не знаешь, кто уже навострил ухо, выслеживая предателей.

– Но представьте себе? У того самого не хватило терпения смотреть на военную славу и мощь. Он пришел и ушел с выставки до того, как карманные бомбы Герсдорфа детонировали. Вообразите ужас парня, стоящего посреди музея с тикающими карманами пальто, в то время, как тот самый умчался прочь невредимым.

– Боже милосердный, – бормочет Антон. – Герр Герсдорф погиб?

– Не в этот раз. Он добежал до уборной, где его никто не увидел бы, и сумел обезвредить бомбы за те секунды, что оставались до взрыва. Это могло бы рассмешить до слез, если бы не было так серьезно. Так что вы понимаете, mein Herr, – для ошибки нет места. В этом деле, в нашем деле, счет идет на секунды. На сердцебиения.

Антон отвечает шепотом:

– Я понимаю. Я буду осторожнее в следующий раз.

Серый человек ерзает на скамейке и потягивается. Когда Антон смотрит вниз, сложенная записка уже исчезла. Он даже не заметил, как мужчина взял ее.

– Мне многому нужно научиться, – говорит ему Антон.

– Научитесь. Ведь от этого зависит все – от того, чтобы каждый из нас был так умен и осторожен, как только может. Только с большой предусмотрительностью мы сумеем выполнить нашу миссию. Мы все хотим скорейшего разрешения этой неразберихи, но haste makes waste[29], как говорят Американцы.

– Что это за миссия? Вот этого я в точности и не понимаю.

На этот раз смех мужчины уже не такой бесшумный.

– Mein Herr, не заставляйте меня снимать шляпу и одаривать вас гневным взглядом. Я считаю эту шляпу блестящей маскировкой.

Антон оставляет свой вопрос.

– Ясно, что конечная цель – ну, та же, какую хотел достичь герр Герсдорф. Но мы – вы и я, и человек, с которым я работаю в моей деревне – какую роль мы играем? Клочок бумаги, который я уронил из кармана… – его голос становится еще тише, еле слышимый теперь даже для него самого. – Мы шлем информацию Томми?

– Некоторые из нас шпионы, да. Некоторые из нас передают любую информацию, которую мы можем получить, Томми и американцам – кому угодно, при условии, что они могут помочь нам разобраться с тем, что произошло с Германией. Другие раздают листовки, когда это безопасно. Литература может вдохновить наших друзей и соседей подняться и сражаться с нами вместе. Есть те, кто тайно переправляет в безопасное место людей – евреев и румын, гомосексуалистов, монахинь, журналистов – всех, на кого положила глаз Партия. Видите ли, у нас есть целые цепочки подвалов и чердаков и пространств между стенами. Ночами мы проводим беженцев от одного укрытия к другому, пока они не переправятся через границу и не будут иметь возможности попросить помощи у более дружелюбных наций.

– А вы? – спрашивает Антон. – Что делаете вы? Что делаем мы?

Что-то в рассказе этого человека заставило Антона думать, что эта работа – работа Антона – мало общего имеет с тем предприятием. Их цели совершенно разные.

– Мы, друг мой, трудимся в поте лица на самом опасном и самом важном задании из всех. Рассказывать подробнее я не могу, как вы понимаете.

– Конечно.

Знать слишком опасно.

– Благодаря нам не останется ни одного волка, чтобы терроризировать нас. Я хотел бы сказать «скоро не останется ни одного волка», но это было бы ложью. Может быть, мы и не сумеем действовать быстро – а может, сумеем, если подвернется случай. Но мы будем действовать, и когда мы начнем, лидер шайки волков не сможет больше выть.

Убийство. Вот их цель.

– Вы перестали есть, mein Herr, – говорит серый человек, хотя он не поднимал шляпы, чтобы взглянуть.

Бог велел: «Не убий». Но Бог не остановил серый автобус, когда тот подъезжал. Возможно, думает Антон, иногда Господь делает исключение. Он не позволит себе волноваться об этом более одного краткого мига. Как сказал серый человек, счет идет на секунды в этом деле – на биения сердца. Сердце Антона продолжает биться, и тепло уверенности в правильном решении окутывает его, как плащ. Он берет круг содового хлеба и откусывает половину за раз. Он не смотрит на свой контакт, но все равно улыбается ему.

17

Конец апреля. Когда солнце находит дыру в своем облачном саване, свет ослепительно сияет, отражаясь в снеге, в лужах, в дорожных канавах. Этого довольно, чтобы заставить тебя поглядывать из окна на мир, ослабленный, но целеустремленный, борющийся за свое обновление. Все зеленое и растущее выигрывает эту битву. Повсюду оно пробивается сквозь корку застарелого льда, ростки саженцев и клинья крокусов уже готовы распуститься. Зима не может держать мир в своей хватке вечно. Стоя у окна в гостиной и глядя на лужайку перед фермерским домиком Гертцев, Антон слышит, как талая