предательством и неблагодарностью упоминать небольшие нехватки продовольствия, когда столько людей в стране – а точнее, в мире – переживают куда более тяжелые лишения.

– Здесь в Унтербойингене нам везет больше, чем мы заслуживаем. Даже зимой куры несут по паре яиц, а сарай полон кореньев. И это благословение, что мы можем вести обмен между собой, не так ли? Это позволяет нашему пайку растянуться на более долгое время.

– Обмен – это благо, – соглашается Эмиль. – Но вам, единственному мужчине в семье, обеспечивать четыре другие души – три из которых беспомощные дети… могу представить, как вам непросто. Поэтому я и говорю: «Если бы только я мог платить Антону больше».

Он кладет руку на плечо Эмиля.

– Серьезно, вам не о чем волноваться. Я продолжаю преподавать фортепьяно дочкам фрау Бекер.

– Только девочкам Бекер? А что случилось с Абтами и Шнайдерами?

Он убирает руку, со вздохом.

– Боюсь, они были вынуждены отложить уроки до весны.

– А. Даже эти семьи оказались в трудном положении.

– Не все ли мы сейчас?

Эти слова как будто открывают путь мыслям, которые священник колебался озвучивать. Эмиль поворачивается к нему, молча, но его взгляд сильный и прямой, полный значения. Продолжительное время они просто смотрят друг на друга, священник плотно сжимает губы, словно борется с желанием снова заговорить, Антон сидит, как на иголках.

Через некоторое время Эмиль говорит:

– До весны еще далеко.

– Не так уж далеко. Недель шесть, пожалуй.

– Я думаю о том, сколько всего может произойти с человеком – с целым миром – за шесть недель. И от этих мыслей меня бросает в дрожь.

Теперь и Антон дрожит. Дело лишь в странном настроении Эмиля, из-за которого он нервничает, или есть еще что-то? Его душа испытывает судороги, она как будто объята огнем, как в присутствии Святого Духа. Этот час, этот момент, важен. Он ждет, пока священник заговорит. В тишине, в плотной зимней неподвижности воздуха, он ощущает две руки, опустившиеся на его голову, и священный огонь, омывающий его.

Горе тем, кто замышляет беззаконие и, лёжа на ложах своих, плетёт злые козни! При утреннем свете они совершают их, ибо это в их силах.

Эмиль говорит:

– Есть другие способы для мужчины немного подзаработать. Чтобы слегка растянуть паек.

Если пожелают они иметь поля, то захватывают их, а если дома, то отнимают их. Они обманывают людей в их собственных домах, обирают человека и отнимают его наследство.

Антон кивает. Продолжайте, говорите.

– Я говорю это вам лишь потому, что считаю вас другом. Я прав в этом выводе, я надеюсь.

– Вы правы.

– Этот способ немного подзаработать… он требует лишь ходить от одного городка к другому.

Эмиль поворачивается обратно к Деве Марии. Обыденным тоном он говорит:

– Ну или, если идти далековато, можно поехать на поезде или автобусе. Если дело уведет вас далеко.

– Дело?

– Ходить, просто ходить. И переносить кое-что для меня.

Пауза. Долгая и настороженная.

– Переносить что, отец?

– Только слова.

– Сообщения.

У него вдруг перехватывает дыхание. Голос Антон переходит в шепот и едва касается рта. Но его душу обжигает огнем, а сердце наполняется льдом, сотрясая все тело… Он говорит увереннее:

– Чьи сообщения? Какой стороне вы служите?

Эмиль улыбается.

– Антон, мой дорогой друг. Этот вопрос делает вам честь, но как вы можете сомневаться, что я служу Богу? Я всегда служу Господу.

Это может значить лишь одно – при помощи Святого Духа, просветленный, Антон видит теперь с кристальной ясностью, словно в столпе света с Небес – отец Эмиль не служит Национал-социалистам. Он не гауляйтер, не толстый Франке в своем мебельном магазине – не послушная собачонка Гитлера.

– Вы в сопротивлении? – слова вырываются у него, наскакивая друг на друга, чуть не со смехом, а глаза горят от слез. – Здесь действует сопротивление?

Теперь очередь Эмиля положить руку на плечо Антона и привести его в чувство, посильнее сжав плечо.

– Конечно, действует. Поистине, вы мой друг. Конечно, мы сопротивляемся. Любовь Христа не может быть так легко стерта из этого мира, только не рукой человека. Понадобится сила куда мощнее НСДАП, чтобы потушить наш свет.

– Кажется, что силы мощнее нет. Я уже почти начал в это верить.

Его слезы теперь текут свободным потоком, но он их не стыдится. Святой Дух не допускает стыда в Его исцеляющем и священном присутствии.

– Вы почти начали верить, но не вполне.

Антон медленно качает головой. В настоящий момент у него нет слов, он охвачен священным трепетом и облегчением.

– Есть сила более великая, Антон, – я обещаю. В этом мире есть сила, которую не победить никакому злу.

День ото дня она поднимается. Подобно приливу, она зыбится. Каждая вспышка насилия, каждая смерть, каждый новый акт бесчеловечности выжимает из нас еще одну каплю решимости, даже тогда, когда нам кажется, что наш дух иссушен и мертв. Мы плывем вместе, мы перемешиваемся; жгучая соль, вымытая нашими слезами, и всхлипывание наших голосов, напряженно стиснутые челюсти, поток нашего отчаяния. Мы – река, размывающая их берега. Мы не позволим удерживать нас. Есть более великая сила. Имя ей – Widerstand, сопротивление. Имя ей «Белая роза» и Серый орден, имя ей Неповиновение. На улицах Мюнхена и Берлина, мальчишки, несломленные, бьют кулаками по лицам Гитлерюгенда, мы зовем их Пиратами Эдельвейса. Имя этой силы Непокоренные, Непоколебимые, имя ей отец Эмиль и Антон.

– Вы сделаете это? Будете носить мои слова? Плата очень хорошая, можете мне поверить.

Он кивает. Что еще он может сделать, кроме как согласиться?

– Я буду делать это не ради денег – не только поэтому.

Снова Эмиль улыбается.

– Нет, конечно, не поэтому. Из всех людей вы тот, кто слушает глас Божий.

Воистину, благодаря духу Господнему мы полны силы, и справедливости, и мощи. Слышите нас, главы палаты Власти и принцы палаты Подавления, надругавшиеся над справедливостью и извратившие идею равенства. Вы строите нашу нацию на крови и пятнаете мир беззаконием.

Несомненно, дух его воспламенен – в ушах звенит глас Божий. Он говорит:

– Когда я приступаю?

16

Первое задание ведет его в Вернау через пару недель после разговора. Город находится всего в нескольких километрах – достаточно близко, чтобы идти пешком – но ощущение такое, словно он в другой стране, в другом мире. Городок сильно напоминает Унтербойинген, с его старыми побеленными домами и духом средневековья, – но с первого взгляда Антон может определить, что население Вернау по крайней мере вдвое больше, чем в его родной деревне. Чувствовать себя чужаком заставляют Антона не дома или люди: причина в тревожном