что ни черта не помнит.

Такова мусик, вечно пребывающая в состоянии хищной,вооруженной до зубов влюбленности; ни прошлого, ни будущего для нее несуществует, а есть только окрашенное в цвета деловитой страсти настоящее. Иотец в ее рассказах обязательно был бы похож на Ларика с его привычкой храпеть,чавкать и добавлять чеснок в любую пищу, включая ежевичное варенье. А когдаЛарик испарится и появится кто-то другой – отец станет похож на того, другого.

Ни одной фотографии я тогда не обнаружила. Нет их и сейчас.

Журналы, брошюры и ошметки книг – никакие не помощники.

«Катаракта: ищем выход» – вряд ли отец страдал катарактой,это – болезнь пожилых, так что катаракту можно смело переадресовать бабке.

«Артриты и артрозы» – не хотелось бы, чтобы отец мучался отартрита.

«Гельминтозы и инвазионные болезни животных» -

мой отец был ветеринаром? Я совсем не парюсь по этомуповоду. Ветеринар – благородная профессия, гораздо более благородная, чемкакой-то там зачумленный корректор.

«Поражения миокарда и ишемическая болезнь сердца» – надо же,какая херятина, он был пациентом, он был врачом?

Кем он точно не был – так это арабским шейхом. Он не былвладельцем сети отелей, иначе меня бы звали Пэрис Хилтон и я была бывосхитительной, кристальной, дистиллированной, без всяких примесей дурой,кассирующей денежки за всё: от ковыряния в носу до выхода к публике в бикини.Мой отец не был олигархом и членом законодательного собрания, он не былукротителем тигров и еврокомиссаром по правам человека. Он не был негром. Он небыл китаёзой. Он не был всемирно известным кинорежиссером. И не всемирноизвестным – тоже.

Жаль. Особенно жаль несостоявшейся судьбы арабского шейха.

Но и двухкомнатная квартира в наследство – совсем неплохо,чего Бога-то гневить?

Среди журналов доминируют сугубо технические раритеты:«Наука и жизнь», «Техника – молодежи», «Спутник радиолюбителя».

Все журналы – двадцатилетней давности; стоит толькоподержать их в руках, как пальцы покрываются серым налетом. А еще затхлыйзапах, который забивается в ноздри и мешает дышать – все, хватит.

Лавочка закрыта.

– Пункт приема вторсырья временно не работает, –сказала я Домино.

Все эти полчаса он наблюдал за мной. Он ничуть не испугался,свалившись с этажерки, а если испуг и был, то продлился минуту, не больше. Попрошествии минуты Домино подошел к куче хлама, обнюхал ближние к нему страницы,сморщился и чихнул. Пожелав ему здоровья, я углубилась в «Артриты и артрозы», атакже в скорбные мысли о том, что никогда не стану наследницей арабскихнефтедолларов. Потом я отправилась за мешком, чтобы сложить в него скопившуюсяза годы полиграфическую дребедень. Когда мешок был заполнен и пол очистился,оказалось, что Домино сидит на каком-то художественном альбоме.

Чтобы согнать кота с альбома, мне потребовались некоторыеусилия.

«АНРИ МАТИСС В МУЗЕЯХ СССР» – значилось на потерявшейтоварный вид обложке.

Анри Матисс не имел никаких точек соприкосновения с«Техникой – молодежи» и – по мне – был самым настоящим мазилой, а не художником.Но даже такой мазила много лучше, чем гельминтозы и миокард.

Оптимистичнее.

А вчера вечером я даже видела этого мошенника от живописи уКартье-Брессона: за пару страниц до «MADRID. 1933». На фотографии был изображенвесьма почтенный дедок, похожий на Санта-Клауса и Ходжу Насреддинаодновременно. Дедок восседал в ориентальном интерьере, в окружении птичьихклеток и голубей. Одного голубя он держал в руках.

– Твой любимый живописец? – Я на коленях подползлак Домино и легонько щелкнула его по носу.

«May!» – почему нет, лапуля? Я считаю фовизм одним из самыхярких направлений в искусстве. А тебе стоило бы хорошенько подумать, прежде чемдемонстрировать свое невежество.

Я почувствовала себя уязвленной.

– Ладно, не трону я твоего Матисса. Сиди на нем сколькохочешь.

Оставив Домино в компании мазилы, я вынесла мешок кконтейнерам на заднем дворе. Мусорный десант был незапланированным и отвлекменя от дел, которыми я вплотную собиралась заняться вечером. Что я должнасделать?

Ага, сфотографировать Домино на цифровик, забытый И.И.Комашко после нашей единственной совместной поездки в Финляндию (Мухос ничутьне меньшая дыра, чем Кюминкоски). Я должна сфотать кота, перегнать снимки вкомпьютер и отправить их Jay-Jay.

Jay-Jay не останется равнодушным к коту, я знаю это точно.

Вернувшись в квартиру, я застала Домино на том же месте, чтои оставила. Обаятельнейший лысый кот на художественном альбоме – лучшеймизансцены для фотографии не придумаешь! Все будет в духе Картье-Брессона.Главное, чтобы кот не покинул насиженное место, не ушел за то время, что я будуискать фотоаппарат, где, кстати, я видела его в последний раз? В прихожей, вящике с инструментами.

Через пять минут фотик был найден и приведен в боевуюготовность, после чего я на цыпочках вошла в кабинет.

Домино не сдвинулся с Матисса ни на миллиметр.

– …Улыбнись, – сказала я ушастому и наставила нанего объектив. – Улыбнись, малыш, сейчас вылетит птичка!

– May!..

Кот показал себя прекрасным натурщиком. Самым лучшим на свете,самым терпеливым. Все супермодели мира меркли перед пятнистым канадцем, передего естественностью и грацией.

Я так увлеклась происходящим, что опомнилась лишь тогда,когда в окошке фотоаппарата возникла надпись: «Память заполнена».

«Заполнена» – вот задница! А я только-только собираласьприсоединиться к Домино, увековечить наш с ним союз. Чтобы Jay-Jay оценил подостоинству не только кота, но и меня. Я уже готова была стереть несколькоснимков, чтобы на карточке хватило места для Элины-Августы-Магдалены-Флоранс, ивдруг подумала: а так ли тебе это надо, лапуля?

Совсем не надо.

…Смутные сомнения терзали меня еще на подступах коргтехнике: что, если повторится вчерашняя история и Интернет снова покажет мнекукиш? Попробовать все же стоит. Но сначала я загоню фотографии в компьютер,отсортирую их и выберу несколько – самых ярких и самых забавных.

Выбрать фотографии оказалось непросто: из более чем сотнипод категорию «яркие и забавные» подходили все:

Домино улыбается

Домино морщит лоб

Домино зевает

Домино вылизывает пятна на боку

Домино протягивает лапу к объективу

Домино сворачивает хвост в колечко

Домино сосредоточенно изучает надпись на обложке.

Была даже фотография, где Домино показывал объективу кончикязыка.