– Hola, – небрежно бросил я.

Бабетта послала мне обворожительную улыбку, лет тридцатьназад за одну такую улыбку можно было бы без сожаления отдать весь Rive Gauche[14] с гнойником Сорбонны, да еще и приплатить за это. В ходовойвалюте шестьдесят восьмого.

– Hola, – тут же подхватила Бабетта. – Еслихотите, мы можем говорить с вами на испанском.

Только этого не хватало, вот ведь чертова полиглотка!

– Нет, лучше на французском… Я практикуюсь в языке, имне хотелось бы…

– О, – Бабетта перебила меня самым бесцеремоннымобразом. – Лучшего учителя, чем я, вы не найдете! А моему терпению можетпозавидовать и Христос…

Ссылка на Христа тотчас же выдает в Бабетте нераскаявшуюсягрешницу. Хотелось бы верить, что ее мысли насчет затерянного в Парижепростачка Кристобаля гораздо менее греховны.

– Что вы читаете? – поинтересовался я.

– Скорее перечитываю, – Бабетта как будто ждалаэтого вопроса. – Дюрренматт. «Судья и его палач».

Хорошее название, хотя оно ни о чем не говорит мне. Крометого, что на свете существуют судьи и палачи. Ни на одну из этих ролей Анук неподходит.

– Хорошее название.

– У меня в запасе есть еще одно, и оно тоже вампонравится, Кристобаль. Если уж вам понравилось это.

Неужели «Ars Moriendi» будет отдан мне вот так, за здоровоживешь, без чашки кофе, без коньяка и без свидетелей в лице польскогоработяги-нелегала?.. Но спустя секунду выясняется, что я раскатал губунапрасно.

– «Лифт на эшафот», Кристобаль.

– Тоже Дюрренматт?

– Луи Малль. У меня два билета во Французскую Синематеку,сеанс через час. Вы не составите мне компанию?

Два билета, ясно. Интересно, кому бы достался второй, еслибы я не пришел?..

– Да, конечно.

– А перед сеансом можно будет где-нибудь посидеть.

– Да, конечно.

– Вы подождете меня на улице, Кристобаль? Желтый«Фольксваген-жук», он припаркован на противоположной стороне. Возьмите ключи.

«Жучок» на противоположной стороне улицы, я видел его, когдазаходил в букинистический, подержанная малолитражка, такая же подержанная, каки сама Бабетта. О том, чтобы «где-нибудь посидеть» перед сеансом, не может бытьи речи – пробки на улицах чудовищные. Так что в лучшем случае мы проведем этовремя в машине, у меня будет возможность изучить профиль Бабетты, до сих пор яне обращал на него внимания.

…В салоне пахнет залежавшимися марципанами, сухим бисквитоми, как ни странно, спермой. Запах нерезкий, больше похожий на воспоминание,вернее, на цепочку воспоминаний, звенья которой перепутались и соединеныкое-как, в произвольном порядке. Неизвестно, что было раньше, – бабушкинбисквит (утешительный приз за сбитые детские коленки) или секс-игры на заднемсиденье. В ту пору, когда «жучок» едва вылупился из кокона и поскрипывал новымипротекторами. А может, марципаны следовали непосредственно за сексом, на том жезаднем сиденье, кто знает?..

«Ralph» от Ральфа Лорена.

Это Бабетта, она уже заняла свое место за рулем. Точнотакими же духами пользуется Николь, секретарша Мари-Кристин, в двадцать лет этопростительно. В «Ральфе» есть все, что подменяет двадцатилетним жизненный опыти делает их значительными в собственных глазах. Вот только причем здесьБабетта?

– Меня зовут Линн, – сказала Бабетта, когда«Жучок» одолел несколько кварталов и свернул на бульвар Сен-Жермен.

Следующая реплика последовала, когда мы пересекли бульвар Распай.

– «Линн, русалка и немножко бонна». Вы читали «Монток»Фриша, Кристобаль?

Если Бабетта-Линн скажет сейчас, что неизвестный мне«Монток» неизвестного мне Фриша навеян ее шиньоном, я нисколько не удивлюсь. Нарусалку Линн похожа мало, разве что на бонну с хорошими рекомендациями и хорошоразвитой грудью, до краев наполненной просветительским молоком. И немецкимиартиклями.

– Нет. Не читал.

– Я на вашем месте тоже бы не читала. Писатели недолжны читать друг друга. Они должны читать женщин, сны, линии на ладонях, нотолько не друг друга.

– Это совет? – улыбаюсь я.

– Предостережение, – улыбается Линн, русалка инемножко бонна.

– Хорошая книга?

– Слишком откровенная, чтобы нравиться.

На лицо Линн набегает тень, как будто этот чертов «Монток»не что иное, как путешествие по изгибам ее тела, слишком откровенное, чтобынравиться. Как будто в изгибах ее тела есть что-то такое, что она хотела быутаить. Возможно, лет через тридцать, когда моя собственная молодость станетсамой большой моей тайной, я и смогу понять Бабетту-Линн.

– Куда мы едем, Линн?

– Во дворец Шайо, это на площади Трокадеро. Выкогда-нибудь были в Синематеке, Кристобаль?

Я предпочитаю фильмы на видео, но рюкзак Анук… Рюкзак, вкотором не продохнуть от корешков билетов в кино. Возможно, что-то главноепрошло мимо меня. Анук нравятся киношки, наверняка она уже посещала Синематеку,наверняка. Стоит мне подумать об этом, как шрам на затылке снова начинаетгореть. Или я подумал об этом только потому, что шрам начал гореть?..

– Нет. Никогда.

– А я люблю там бывать. Покупаю абонемент на старыедетективы.

– Старые?

– Старые для вас, – снова улыбается Линн. –Шестидесятые. Семидесятые. Давно забытые…

Неизвестно, к чему это относится, к самим детективам или ковремени их создания, уточнить Линн забыла. Или ей помешало такси, ловко насподрезавшее.

– Вот скотина!.. – Линн совсем по-детскипоказывает средний палец таксисту. – Давно забытые, Кристобаль. Ичерно-белые. Детективы и долж??ы быть черно-белыми.

– Вы полагаете?

– Конечно. – Ежедневное общение с книгами – черноена белом – не прошло для Линн бесследно. – Тогда неясно, какого цветакровь, и детектив становится всего лишь загадкой, не более. Детской загадкой.

Иногда детские загадки бывают самыми страшными. Интересно,знает ли об этом Линн?

– А этот ваш «Лифт на эшафот»?

– Это тоже детектив. И тоже черно-белый. С Жанной Моро,там она совсем молоденькая. Вам нравится Жанна Моро?

Очевидно, Линн имеет в виду молоденькую Жанну Моро,нравиться могут только молоденькие женщины. У меня же в памяти сразу всплываетпочти старуха, давно махнувшая на себя рукой, я как-то видел ее на показе:морщины, по-мужски крупные и по-юношески застенчивые, «это Жанна Моро,актриса», сказала тогда Мари-Кристин.