собой тонкие мокрые бороздки. Схватил из ящика бумажные салфетки, подошел, присел рядом – мало ли, что у человека случилось. Она промокнула слезы, попыталась улыбнуться и вдруг, протянув руку, провела по его волосам и прошептала: «Минька… Минька». У основания безымянного пальца на правой руке полумесяцем белел тонкий шрам…

С того дня жизнь его круто изменилась. Сестра – а в том, что это его родная сестра, он ни минуту не сомневался, хотя она и привезла с собой какие-то подтверждающие родство документы – пробудила у Миньки глубоко спрятанные и дремавшие чувства и амбиции. День за днем рассказывала она об их детстве, родителях, истории семьи. О своей жизни говорить не любила, отмахивалась, но по отдельным замечаниям он понимал, что судьба у сестры была нелегкой, не такой спокойной, как у него.

Оказалось, что она много лет искала младшего брата, а это было непросто: ему сменили и фамилию, и отчество, увезли в другой регион, да и раскрывать тайну усыновления никто не спешил. Спустя годы помогли какие-то ее связи в правоохранительной системе, и вот она здесь, рядом.

«А помнишь, Минька» – так начиналась каждая их встреча, которые сестра стремилась проводить вдали от людей, в тихих уголках. И о которых пока нельзя было рассказывать ни матери, ни невесте.

Когда же сестра поделилась с ним своими планами и догадками, голова у Миньки закружилась от открывающихся возможностей. Конечно, сперва он сомневался, но сестра умела быть убедительной, приводила аргументы, от которых трудно было отмахнуться. Сама мысль об именитых предках, о возможном наследстве, которое позволит жить безбедно, не экономя, точила теперь его днем и ночью. Надо же, он, Минька – мастер на все руки – не какой-то подзаборный сиротка, а человек солидный, купеческого, почти дворянского происхождения.

«Правду говорил папка, – любила повторять сестра, – прадед-то наш известным человеком в городе был. Его и сейчас здесь помнят, в путеводителях пишут. А дом наш какой крепкий, все стоит, ничто ему не помеха. Вон, бабка в нем, поди, неплохо жила все эти годы. И эта сестрица наша, седьмая вода на киселе, хорошо теперь устроилась, хотя дом этот нашему роду принадлежит. Ведь и мы с тобой могли бы в нем жить, Миня, а не по чужим углам скитаться».

Она резко, по-мужски опрокидывала стопку водки, и глаза ее становились колючими, холодными, злыми.

И хотя он не помнил лишений и скитаний, а дом приемной матери всегда считал родным, от этих слов и сквозящей в них вместе с выпитой водкой горечи в нем росло ощущение несправедливости и желание наверстать упущенное, вернуть свое, законное право на то, что осталось от предков.

«Папка у нас гордый был и слишком добрый, не хотел сестре своей хлопот доставлять. Даром что мамка его этим попрекала всегда. А они, эти родственнички, вообще о нем забыли, вычеркнули из жизни. И нас с тобой, братишка, вычеркнули. Чтоб богатством не делиться. Но прадеда наследство мы себе вернем!»

Чем ближе он сходился с сестрой, проникался ее планами, ее одержимостью, тем больше отдалялся от старых дружков, от близких. В своей новой будущей жизни не находил им места. Мягкий и покладистый, рядом с сестрой он становился все жестче, циничнее и расчетливее. А она умело вела его к цели своей сильной рукой, той самой, которой ласкала и оберегала в далеком детстве…

•

В отличие от брата, ей не повезло. После смерти родителей она попала не в дом ребенка, как Минька, а в обычный переполненный районный детдом. Здесь царили свои порядки: прав был тот, кто сильней и наглей. Родственников, которые могли бы взять над ней опеку или хотя бы навещать, не было. Сердобольная соседка тетка Зинаида первое время приезжала по праздникам, привозила конфеты в кулечке да мандарины к Новому году. Потом и эти визиты прекратились. Пришлось учиться выживать самой.

Девчонка она была крепкая, вся в отца, с обидчиками дралась отчаянно, до крови – и постепенно завоевала среди ребятни авторитет. Училась она при этом неплохо, понимая, что в жизни всего придется добиваться самостоятельно, значит, знания пригодятся. Да и от учителей и воспиталок меньше придирок. По физкультуре вообще всегда была первой, занималась легкой атлетикой, даже на соревнования районные ездила. Поэтому характеристики у нее были хорошие. Вот только никому из усыновителей она так и не приглянулась: крупная, по-подростковому некрасивая, с непослушными рыжими волосами и тяжелым, взрослым взглядом.

В старших классах все осваивали какую-то профессию, выучилась и она: деньги-то надо зарабатывать. Была у нее цель важная, о ней никому ни слова не говорила – найти брата Миньку и уехать с ним в город на берегу большой реки, о которой рассказывал папка. На память о той, прошлой, пусть неказистой, но по-своему счастливой жизни остался у нее альбом с семейными фотографиями. И когда становилось совсем грустно или тяжело, старые черно-белые снимки дарили надежду на лучшее будущее…

Оно, однако, не спешило. После окончания школы детдомовцев выпускали в свободное плавание, во взрослую жизнь. Устроиться на работу без опыта было практически невозможно, пришлось идти торговать овощами на рынок. Здесь и случилась у нее первая и, как казалось, настоящая любовь (животный юношеский секс в детдоме не в счет). Реваз был лет на десять старше, высок, красив и необуздан во всем. Повзрослев и поумнев, она поняла, что искала в мужчинах отца, защиту и опору. А нашла, увы, любителя легкой жизни и острых ощущений, для которых требовались деньги.

Реваз держал павильон по продаже цветов и всяких садовых товаров, взял ее к себе продавщицей, мол, не дело его девушке в грязной картошке возиться, цветы больше подходят. С этими цветочками и задержал ее наркоконтроль: оказалось, ее возлюбленного давно подозревали в торговле запрещенными препаратами, перевозимыми под видом удобрений. Самого Реваза и след простыл, видно, укатил сразу в родную Грузию. А ей предъявили обвинение в сбыте наркотиков, до 10 лет лишения свободы, как просветили товарки в СИЗО.

– Ты дура, да у него таких точек на рынках по всей области штук пять-шесть, и в каждой – такая же «невеста». А это уже часть вторая, «группа лиц, по предварительному сговору», то есть до пятнадцати лет! – кричал на допросах следователь. А что она могла рассказать, когда и не знала о делишках Реваза ничего?

Денег на адвоката, естественно, не было, осудили ее на двенадцать лет в колонии. Вот где пригодились уроки выживания, полученные в детдоме, который теперь казался раем. А через два года случилось то, что