Сработало! Преступник, пребывавший в сатанинской гордыне, кичившийся своими злодеяниями, не испытывавший ни малейшего раскаяния, предстал перед романтическим воображением европейцев в ореоле мученичества и чуть ли не святости. Еще бы, настолько возвыситься над пошлостью жизни, что без сантиментов губить эту жизнь – чужую и собственную!

Слепок лица Ласенера и изображение одного из его жестоких преступлений

«Будучи в La Force (тюрьме. – В.Л.), Ласенер держал при себе котенка; животное как-то сделало маленькую неприятность на его постели; он так ударил его об земь, что бедная тварь тут же и издохла. “Я смотрел, – говорил он, – на агонию животного с участием и состраданием, какого никогда мне не внушали мои жертвы. Вид трупа, агонии обыкновенно не производит на меня никакого впечатления. Убить человека для меня то же, что выпить стакан вина”».

Последнюю фразу Ласенер обронил не ради красного словца. После зверского убийства больной старухи и ее сына сообщники «зашли в заведение “Турецких бань” и там смыли следы крови. Потом отправились обедать и так славно начатый день окончили в театре Variétés».

В застенках Ласенер составил сборник «Мемуаров, откровений и стихов», в коем литературный талант заслонил от читателей, воспитанных на либеральных и демократических идеях, истинное лицо убийцы. Благодаря этим мемуарам, а также ажиотажу прессы и парижских дам, его имя прогремело на всю Европу. Мещане и буржуа разглядели в нем помесь светского «льва» и революционера. «Убийца-щеголь в темно-синем рединготе, поэт судебных заседаний и апологет права на преступление»!

Под натиском общественного мнения тюремное начальство облегчило содержание Ласенера: сняли с него цепи, «поместили в больнице, снабжали и деньгами», разрешили ему посещать литературные посиделки в приемной зале тюрьмы, где арестант возле камина разглагольствовал с посетителями – литераторами, журналистами, деятелями искусства о морали, религии, переселении душ и пр., сожалея минутами об убиенных: «Мне жаль тех, которых я убил, но они были обречены гибели, потому что я решился идти противу всех…»

«Ласенер утверждал, что “идея” индивидуального мщения обществу родилась у него под влиянием революционных и утопических социалистических идеалов эпохи» (Г. М. Фридлендер).

12 ноября открылись заседания Сенскаго ассизного суда под председательством советника Дюпюи. Обвинителем был назначен Пертарьё-Лафосс.

От защитника Пьер-Франсуа отказался, но ему от правительства назначили адвоката Брошана.

Обвинительный акт о 30 преступлениях Ласенера присяжным и переполненному публикой залу зачитал председатель суда Греффе.

Подсудимый был само обаяние. Поведав о совершенных преступлениях в малейших деталях, он хладнокровно и цветисто ответил на все вопросы, признал собственное орудие убийства, представленное в качестве вещественного доказательства. Преступник не искал себе снисхождения, а напротив, добивался смертного приговора, делая работу адвоката бессмысленной.

13 ноября опросили 49 свидетелей.

Прокурор Г. Пертарьё-Лафосс произнес обвинительный акт, обратив внимание присяжных на то, что обвиняемый совершал свои злодеяния многажды, «спокойно, обдуманно, расчетливо… систематически и безраскаянно», что в отношении Ласенера не может быть и речи «о смягчении кары» и он достоин «сурового приговора».

Защитник Брошан оказался лишним элементом процесса. Тем не менее он произнес яркую речь, которую зал и обвиняемый слушали раскрыв рот. Адвокат призвал суд свалить вину Ласенера на «какие-то неотразимо-фатальные влияния»: «Заприте, закуйте его, поставьте его в невозможность делать зло… но не убивайте его!.. Смерть за столько злодеяний! смерть человеку, который смеется над нею, ни во что ставит ее!.. Нет… этого слишком мало! Приговорите его к жизни!»

Не исключено, что г-н Брошан, по сути, одним из первых в мировой практике попытался продемонстрировать опасность для общества увлечения литературщиной и обратить людей лицом не к абстрактной философии, а к конкретным судьбам реальных людей. Жаль, что его не захотели услышать.

Красноречие Брошана украсило процесс, но поскольку подсудимый настаивал на смертной казни – его и приговорили к ней. Присяжные вынесли свой обвинительный вердикт 13 ноября. Уже во втором часу ночи председатель произнес смертный приговор Ласенеру. В последнем слове Ласенер сказал: «И какое помилование могут мне оказать? Пощадить жизнь? О, этой милости я не прошу! Другое дело, если бы мне предложена была жизнь со всеми наслаждениями, с деньгами, с достатком, положением в обществе… Но жизнь, попросту жизнь!.. нет…»

Эта речь завершилась апофеозом подсудимого. «Заседание приостановлено. Толпа молодых адвокатов теснится около Ласенера, его поздравляют, как собрата, который дебютировал блестящим образом. Ласенер сделался лучезарен, он переполнен довольством».

Апелляцию Ласенер не подал, а передал издателю свои мемуары. Газеты зашлись в восторге от благородства эксцентрического преступника.

26 ноября генеральный прокурор Дюпен не нашел никаких оснований для пересмотра дела.

Перед казнью «убийца по призванию» отверг исповедь и приятно поговорил с аббатом о своих талантах, великодушно разрешил снять со своего лица гипсовый слепок.

Писатели и художники полагали, что Ласенер «из самой своей жизни сделал произведение искусства» (А. Лаврин). (Позже этим занялся знаменитый японский писатель Ю. Мисима.)

9 января 1836 г. Ласенера гильотинировали. Лезвие несколько раз застревало в пазу, продлив преступнику ожидание последнего мгновения на 20 сек.

После процесса Ласенера убийц во Франции не уменьшилось. Когда-то во время публичных казней за воровство – на площади резко возрастало число краж. Скорее всего, по этой же причине число преступников растет пропорционально информации об их процессах. Это гидра, срубая голову которой общество получает две.

Ласенер стал первым наглядным продуктом французской литературы первой половины XIX в.

Он предъявил себя публике как новый тип Жюльена Сореля (герой романа Стендаля «Красное и черное»), и публика, накушавшись к тому времени душещипательной свободолюбивой литературной критики, возвеличила грязного низкосортного преступника до высот обобщенного философского образа, который лопнул как мыльный пузырь вскоре после казни и перед лицом наступивших затем грандиозных войн.

Чудовищная ошибка библиофила

Рассуждения о том, что ценнее – человеческая жизнь или произведение искусства (литературы), вполне могли начаться с процесса дона Винсенте в 1836 г. Для сеньора Винсенте инкунабула XV в. была несравненно дороже человека XIX столетия.

Полное имя монаха-расстриги неизвестно, возраст тоже. Ведомо, что дон Винсенте был благородного происхождения, попал в столицу Каталонии Барселону из цистерцианского монастыря Поблет в Тарраконе, разграбленного и заброшенного в 1835 г., когда по Испании прокатилась очередная волна революций.

Неведомо также, какое образование имел монах. Скорей всего в обители он заведовал богатейшей библиотекой. Во всяком случае, открыв книжную лавку в Барселоне, дон Винсенте зарекомендовал себя знатоком книг, не жалевшим денег на раритеты, которые мог оценить с первого взгляда.

Букиниста снедала неуемная страсть – собирательство. Главная проблема, которая привела дона Винсенте на скамью подсудимых, состояла в том, что он «не мог примирить в себе библиофила и книготорговца».