Вскоре я выяснил, в чем причина такого поведения Хокштейна. В следующий четверг Террелл, парень из прачечной «Бельвью», пришел в фойе, чтобы забрать кое-что для химчистки, и наклонился над моим столом, широко улыбаясь.

– Че делаешь? Как поживаешь? Слушай сюда, Томми, гость в 3205 забыл пакет в номере, так? Там оставался только пакет, и когда горничная бросила его в мусорное ведро, как думаешь, что там оказалось? Секс-игрушки. Фаллоимитаторы, собака. Даже одна надувная баба! Ух! Вы, белые, такие психи! В этом здании одни суперпридурки.

Прежде чем он добрался до середины рассказа, я уже нашел карточку номера 3205.

О черт. Хокштейн, Хокштейн, Хокштейн. Хренштейн. Смотрите, уже началось.

– Эй, Террелл, я знаю этого чувака. Он никогда ни с кем не разговаривает. В следующий раз, когда я его увижу… блин.

Затем, как по волшебству, через вращающуюся дверь вошел Хокштейн, не трогая толкателя, просто приложив ладонь к стеклу, что меня бесит, потому что теперь моему приятелю Танглету придется чистить его снова. К тому же никто не знает, что на руках этого человека. (Видите? Началось, и теперь становится все хуже.) Опустив лицо в пол, он рванул к лифту.

– О нет, – сказал я.

– Че такое?

– Вон он идет.

– Чувак с дилдо? Он возвращается в номер? О нет. На фиг, на фиг. Я валю отсюда. Пойду поглажу себе рубашку или типа того.

Через пять минут Хокштейн был в конце очереди, лицо полыхало, вены пульсировали, кулаки сжимались, губы сжались так плотно, что он был похож на рыбу на ветру.

– Чем могу помочь вам, сэр? – Я инстинктивно чувствовал, что сейчас не лучший момент называть его имя.

– ГДЕ МОИ ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ. ПОЧЕМУ ИХ УБРАЛИ ИЗ МОЕГО НОМЕРА, – разъяренно проговорил Хокштейн. Он тряс головой так, что показалось, будто она сейчас оторвется.

– Простите, сэр?

– Я ОСТАВИЛ В НОМЕРЕ ПЛАСТИКОВЫЙ ПАКЕТ. ВСЕГО ОДИН ПАКЕТ, И ТАМ КТО-ТО БЫЛ И ВЫБРОСИЛ ЕГО. Я ВЫЕЗЖАЮ ОТСЮДА ТОЛЬКО ЗАВТРА.

У него появилась прекрасная возможность обматерить меня. Так или иначе, он этого не сделал, и это было еще страшнее. Парень, казалось, вот-вот взорвется. Я слышал скрежет его зубов.

– Ну, сэр, возможно, если в номере оставался только один пакет, горничная, вероятно, решила, что вы выехали, и попыталась сэкономить вам плату за лишние сутки.

– Я каждую неделю живу здесь до пятницы, костюмы держу в офисе. Где, – зашипел он, и мне показалось, что я слышал, как у него треснул зуб, – вещи, которые я оставил в номере?

– Скорее всего, пакет выброшен прямо в мусорное ведро, сэр.

Глядя мне в глаза, Хокштейн начал успокаиваться. Он глубоко вдохнул, успокаивая себя мыслью, что, возможно, никто не смотрел в пакет, и даже если заглядывал, то не свяжет содержимое с его словами – по крайней мере, визуально. Меж тем история уже стала достоянием общественности. На том конце фойе Данте на моих глазах рассказывал ее Трею. Данте склонился над жестким еврочемоданом, став боком, и Трей начал изображать возвратно-поступательные движения гостиничного зонта в задницу Данте и из нее.

Господи Иисусе. Но я больше не смеялся. Теперь я был профи: мог целый день смеяться внутри себя, даже если гости ОРАЛИ на меня, показывали мне задницу и несли уморительные нелепицы, я научился сдерживаться. Теперь я смеялся только про себя. (Когда не плакал в помещении для длительного хранения.)

Данте вернулся за стойку, идя враскорячку, как будто у него травмирован зад.

– Я еще раз прошу прощения, сэр, – сказал я достаточно громко, чтобы услышал Данте.

А потом я поистине вышел на новый уровень мастерства: взял блокнот и приготовил ручку:

– Если вы предоставите мне подробный список содержимого пакета, сэр, мы возместим эти предметы в течение часа. – Это было классно.

Хокштейн теперь осматривал Данте, понимая, что к разговору присоединился новый собеседник.

– Нет, ничего. Ничего не нужно. Просто запишите, чтобы ко мне никогда не приходили убирать заранее. Возможно, я поищу новый отель, – сказал он и ушел.

Как бы не так. Он продолжал приезжать в «Бельвью». Никто больше не доставлял ему дискомфорта. Мы вообще о нем забыли. Но в том-то и штука, если говорить об отелях. Все все знают. Он решил, что мы не узнали, а между тем народ стал звать его Хренштейном или Взадштейном – второе всем казалось смешнее (ты выиграл, Джей). В тот же день Террелл вернулся к стойке и сообщил нам, что надувная кукла была продезинфицирована, одета в униформу горничной и в настоящее время находится в шкафу для хранения на десятом этаже, можно полюбоваться. Или воспользоваться.

Итак, все еще держа в руке подушку из салфеток, я понял, что уже не первым слышу о том, что некая частная акционерная компания купила «Бельвью»; за пять минут новость облетела всех. Мы только не понимали, что все это значит для нас.

Через три недели мы начали в полной мере осознавать предстоящие перемены.

Только-Для-Мужчин, казалось, убит горем. Рид спускался в лобби, уже далеко не такой энергичный, далеко не такой пьяный, как прежде. Как будто он был слишком печален, чтобы оставаться алкоголиком. Мне хотелось обнять его.

Однажды, в понедельник днем, закрыли фойе. Как правило, если в отеле ремонт, его могут делать на нескольких этажах одновременно. Закрыть 20 – 22-й этажи на реконструкцию, а с ними – 19-й и 23-й для шумового буфера. В данном случае это было невозможно, так как частная акционерная компания планировала полномасштабный переворот: разбирали и выкидывали все, кроме названия (некоторые говорили – и персонал тоже). Нормально было бы перевести нас всех на пособие по безработице, заблокировать двери, отремонтировать здание и снова открыться как можно скорее. Но не тут-то было. Этих ублюдков (извините, этих ублюдочных мудаков) волновало одно: итоговый баланс. И все. Эта компания была машиной, питавшейся деньгами и не считавшей людей людьми, будь они сотрудниками или – вот тут-то дело дошло до абсурда – даже гостями.

Они закрыли ресторан. Закрыли бар. Отменили услугу заказа еды в номер. Закрыли внутреннюю прачечную. Закрыли чертово фойе.

Что такое отель без всего вышеперечисленного? Просто номер. Поэтому можно было подумать, что они закрыли и сам отель, но насчет итогового баланса у них была идея получше.

В конце концов я сообразил. Они знали одно: как только двери вновь откроются, цены вырастут вдвое. То, что раньше стоило двести девяносто девять долларов, теперь будет стоить шестьсот девяносто девять. Планируя столь резкое повышение цен, они справедливо предположили, что клиентура сменится. Бизнесмены и семейные туристы, которые поддерживали «Бельвью» на плаву двадцать лет, уйдут и станут искать другой отель в своем финансовом диапазоне. Позвонив с целью забронировать номер и услышав двойную цену, они будут говорить: «Простите? Но я всегда платил вдвое меньше. Эта цена выше, чем то, что моя компания выделяет на командировки. Я просто не могу останавливаться в отеле «Бельвью» по этой цене. Вы можете мне чем-то помочь?»