Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном из моих романов, вестерновом фэнтези «Рыцарь умер дважды», юная Эмма всю жизнь живет в тени более бойкой сестры-близнеца Джейн. Позже та таинственно умирает, вернувшись с прогулки со вспоротым животом, но не пожелав назвать имя убийцы. Выполняя последнюю ее волю, Эмма отправляется к заброшенному индейскому поселению — и находит портал в другой мир. На нее обрушивается чудовищная правда: сестра о нем давно знала, сбегала туда вот уже несколько лет кряду, и ранили ее именно там, на войне. Более того, сестру в том мире обожествляли и считали эдакой «Орлеанской девой» (не очень оправданно, но аборигены обладали слабой способностью к критическому мышлению и вдобавок очень нуждались в чуде, а чем не чудо девочка, которая принесла в их мир антисептики и пистолеты?). Пытаясь выпутаться из всей этой истории, Эмма проходит немалый путь — и даже добивается примирения сторон. Она становится решительнее, храбрее, во многом меняет взгляд и на себя, и на сестру — и на самых последних страницах перед ней открывается перспектива весьма и весьма соблазнительного будущего, подходящего именно такой новой ей… Но шагнет ли она в него? Этого читатель не знает. И все же догадаться может, потому что путь закончен.
Как понять, что завершать историю рано? Линия героя выглядит неполной: например, он не осознал чего-то, к чему его вели, а для разрешения конфликта это важно. Казалось бы, Фродо и Сэм столько преодолели по пути к горе, и можно было бы там их и оставить, чтобы мы мучительно гадали, выкинут ли они кольцо. Нет. Нельзя. Сцена, где на Фродо нападает Голлум, — одна из ключевых, без нее текст потерял бы одну из глобальных сквозных идей: каждая жизнь, даже самая скатившаяся, ценна (но необязательно, чтобы сутью ценности стало последующее покаяние). Хотя палец жалко.
Вместе с тем, как ни удивительно, существуют книги, где явной, доминирующей кульминации нет и, более того, места, где она могла бы быть, не предусмотрено. Вопреки этому феномену читаются они прекрасно, будят сильные эмоции и надолго остаются в памяти. Таких книг мне вспоминается немного: например, «Жизнь А. Г.», «Дети мои», «Лето в пионерском галстуке» или моя «Теория бесконечных обезьян». Для всех них характерна интересная черта — концентрированное напряжение. Грубо говоря, их авторы чуть ли не с первой страницы сообщают: «У меня тут все плохо» — и погружают читателя в настолько тоскливую реальность персонажей, что тревогу, печаль, жалость он испытывает почти постоянно и ждет только новых и новых бурь. Ожидания оправдываются: ужасы, подстерегающие героев на пути к финалу, сами по себе тянут на маленькие кульминации. Поэтому, когда в конце персонажи наконец могут хоть немного выдохнуть и, например, просто лечь, выдыхает и читатель. Да, да, звучит так, будто книги без кульминаций самые жестокие и воплощают собой чистый стресс.
Если в вашей истории одинаково значимо несколько сюжетных линий с разными героями, у каждого из которых есть свой путь, вероятен сценарий, когда каждому из них полагается и своя кульминация. Для меня хороший пример — «Братья Карамазовы»: кульминацией Алеши становится уход из церкви (хронологически она самая ранняя), для Ивана это проигранный моральный поединок с чертом (она следующая), для Мити — собственно суд, где ему выносят приговор и его предает бывшая любовь. Все эти пики напряжения разнесены во времени, причем довольно значительно. И снова, снова мы бьем бедного читателя по нервам. Никого не осуждаю за такой ход, но и рекомендовать его не могу, потому что он довольно сложен и энергозатратен.
Бог всегда приезжает вовремя
В «Повелителе мух» потерпевшие катастрофу дети живут на острове, постепенно дичают, начинают убивать друг друга — и к концу ополчаются против последнего голоска адекватности, мальчика Ральфа. Они его травят, преследуют, изгоняют, объявляют на него охоту. В разгаре охоты книга и кончается: на остров приплывают взрослые и пресекают глупые детские игрища. Это и есть тот самый «бог из машины». Внезапное счастливое обстоятельство, спасшее героя.
Его часто относят к сюжетным ошибкам: мол, автор просто пожалел персонажа, ничего не придумал или устал. На деле «бог из машины» встречается и в жизни. Элемент это редкий, достается нам далеко не всегда, но все же достается.
Кому-то на пределе истощения душевных сил попадалась нужная, спасительная книжка. Кто-то в кармане застиранной толстовки находил пятисотку, когда деньги были необходимы. Кому-то удавалось избежать общения с плохими чуваками, потому что рядом появлялся большой дядя с собакой. Удачи бывают. И они вполне заурядны.
Единственное, что вызывает справедливое отторжение такого «бога» у читателей, — его несвоевременность. Если он «приезжает» слишком рано, до того, как персонаж пройдет все круги ада и трансформации, — это действительно большой обман-облом. То есть как? Герой еще не выжал всех сил, не подошел к пределу, не сделал всего, что зависело от него, — а его уже спасают? Да, точно. Автор его пожалел. Или ничего не придумал. Или устал. Совсем другая ситуация — если «бог» появляется в то самое мгновение, когда всё. Все отдали свои козыри. Мы поразились тому, до чего дошли стороны конфликта. В горле комок. Валидол кончился. Шансов нет — и вдруг.
Вовремя и к месту такой прием может быть очень даже нужным. Он позволяет раскрыть большую метафору Шанса, того самого, который есть у каждого из нас, если мы постараемся изо всех сил. В жизни мир дает их, и даже часто. Но только когда мы уже в кровавом поту. Ральф, по-моему, этот шанс заслужил. И мой государев племянник из «Серебряной клятвы», кстати, — тоже. Так пусть же наш «бог» всегда приезжает вовремя!
…А вот дьяволу лучше остаться в машине
У «бога из машины» есть злой близнец. По аналогии догадаться просто: это тоже внезапное обстоятельство, влезающее в основной конфликт. Оно тоже появляется ближе к критическому моменту и… столь ужасно, что сводит прежние ужасы на нет. Если бы, например, после пятого «Гарри Поттера» возвысился еще Гриндевальд, коварно воскресил и наделил силой Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини — получился бы классический «дьявол из машины». О Пожирателях Смерти, скорее всего, пришлось бы забыть перед этим нацистским ужасом, особенно если бы он расползся на оба мира, волшебный и