— Египет! — восхищенно произнес я.

— Вполне возможно, мы побываем и там, — заметил капитан. — Я всегда стремлюсь зайти туда, когда удается. Рынки Каира для меня место удачной охоты. А теперь, по-моему, тебе необходимо кое-что объяснить.

Он вновь наполнил наши бокалы, подбросил в огонь новое полено и начал свой рассказ:

— Однажды я сказал тебе, что мы купцы. Но ты догадался, что на самом деле мы контрабандисты. По правде говоря, мы отчасти и то и другое, понемногу. Да, мы торгуем. Торгуем странными, редкими, опасными и труднодоступными вещами и, как ты сам сейчас видел, вещами святыми и греховными. Везем овечьи шкуры и вино этим несчастным гренландцам, взамен берем у них медвежьи шкуры и моржовый клык, на которые имеется отличный спрос в Германии и других странах, южнее. Мы привозили отсюда даже кречетов — огромных белых птиц вроде ястребов, — ради обладания которыми многие принцы готовы зарезать лучшего друга. Из земли скрелингов мы везем бобровые, лисьи и соболиные шкурки. Продаем балтийский янтарь сарацинам, а сарацинскую розовую воду — нобилям в Гамбурге. А поскольку мы достаточно сильны и умеем хорошо сражаться, то не обращаем внимания на разные хартии и таможенные правила. Так что с этой точки зрения мы — контрабандисты, и в этом нет ничего особенного. Но наше истинное призвание, Петрок, совсем другое. Гораздо более значительное. Мы добываем вещи для тех, кто страстно желает их заполучить, — для властных персон с разнообразными и необычными вкусами, весьма широкими за счет странных интересов и большого опыта в таких делах, а также, вероятно, утонченных или извращенных привычек и предпочтений. Таких как епископ Гардара. Ты, наверное, недоумеваешь, как подобный человек мог оказаться в этой ссылке, в таком захолустье. Ответ на твой вопрос — в тех самых игрушках из слоновой кости, которыми ты любовался; дома, в Дании, он тоже играл в такие игры, только с живыми игрушками, а здесь, конечно же, вынужден довольствоваться имитациями. Он ждет от меня безделок такого рода, а также книг, которые поддерживали бы его слабеющее пламя, и я рад ему услужить. Эта игрушка, кстати, попалась мне в Каире. Она китайская — ты хоть знаешь, где находится Китай? На восток от Индии; дальше, чем земли пресвитера Иоанна[38].

Судя по этой вещице, люди в Китае и Индии просто купаются в том, что наш добрый епископ считает грехом. Я дал себе слово посетить однажды эти места и во всем удостовериться собственными глазами. В любом случае у нас в трюме есть вещи, которые заставили бы покраснеть даже Марию Магдалину.

Но это отнюдь не все, о чем просил меня наш добрый епископ. У него есть кафедральный собор, но он страдает от одного большого недостатка: в нем нет ни единой достойной реликвии. Собору нужны реликвии, сам знаешь, как огню нужны дрова: что-то такое, возле чего верующие могли бы согреть свои сердца. У них в Гардаре имеются несколько ниточек с одежды какой-то монашки, о которой никто и не слышал, а также старый гвоздь с креста святого Андрея, в подлинность которого никто не верит — и совершенно справедливо, потому что он, по всей видимости, был извлечен из какой-нибудь несчастной рыбацкой лодки. Епископу нужны достойные реликвии, и он поручил их поиски мне. Я продаю такие вещи любому — мужчине, женщине, аббату, епископу, королю или королеве, — любому, кто может за них заплатить. Я ищу и нахожу реликвии. Если не могу их купить — краду. То, что нельзя украсть, изготовляю сам. Епископ Гардара щедро заплатил мне за предметы, что теперь содержатся в хранилище собора в качестве истинных реликвий древних времен. Хотя вместо сердца какого-нибудь святого он нынче вполне может поклоняться частице женщины, которая молилась звероголовым демонам и имела столько же понятия о божественной благодати, сколько на берегах Гренландии растет финиковых пальм. Правду он никогда не узнает — да и как можно проверить подлинность святой реликвии? Бальзамы Древнего Египта придают вещи аромат святости, подтверждая, что она древняя, как вон те холмы. К тому же он имеет мое ручательство, что вещь действительно подлинная. Кроме того, я знаю, что он платил и за совсем иные безделушки — не такие уж безобидные! — причем деньгами, вытянутыми с этих несчастных гренландцев, которым они достаются с таким трудом. Так что ему надо быть очень-очень осторожным и не раздражать меня. В сравнении с обычными делами нынешняя сделка пройдет легко.

А теперь подумай о руке святой Евфимии, от которой ты натерпелся столько страха. Несчастная старая засохшая фитюлька, не так ли? Но засунута в драгоценную перчатку. Но ты ведь верил, Петрок, и, насколько я знаю, веришь и теперь. Вот что я тебе скажу: это рука человека, точно, но принадлежала ли она святой? Может быть. Знаю только, что труп, похороненный в таком влажном месте, как Бейлстер, очень скоро разложится и сгниет. Так что могу заложить все, что у меня есть, но сама Евфимия уже тысячу лет, как обратилась в прах. А эта драгоценная клешня куплена или изготовлена позднее — я сказал, что она человеческая, однако не удивлюсь, если окажется обезьяньей. Доверчивость и жадность могут ослепить любого — и это святая истина, которая всегда поддержит мой «Кормаран» на плаву. Я многое могу тебе показать, дружок, но, боюсь, это с корнем вырвет из твоей души всю веру и втопчет ее в грязь. Мне было легче — я никогда не имел никакой веры, по крайней мере в том смысле, в каком ее воспринимаешь ты. А вот для тебя… ладно, подумай пока.

Я молчал. У меня вертелся на языке одни вопрос, и я очень хотел получить на него ответ, но не смел задать. Однако спросить было необходимо.

— Капитан, — неуверенно произнес я. — Вы сами, Жиль и другие из… из Прованса… Извините, но вы из тех, кого называют катарами?

К моему величайшему облегчению, он улыбнулся, устало и вымученно.

— Не за что извиняться, мой мальчик. Да, мы и в самом деле катары. Разве трудно было догадаться?

— Нет, — ответил я, и он фыркнул.

— Не такие уж мы таинственные, какими сами себе кажемся. Мы верующие, но веруем на свой собственный лад, хотя теперь нас осталось очень мало и, вероятно… — Он покачал головой. — Ты ведь не боишься нас, и не думаю, что возьмешься судить.

— Не возьмусь, — подтвердил я.

— Ну и хорошо. А что на самом деле об этом думаешь?

— Могу лишь догадываться, что произошло с теми виноградными лозами, за которыми вы ухаживали в детстве, — тихо сказал я. — Сообщения об этом дошли даже до Девона, так что я знаю о войне против вашего народа от своего друга Адрика. Что до катаров, то уверен, вы сами слышали все те идиотские сплетни, в которые верят лишь дети: что они молились кошкам, святотатствовали… Еще я слыхал, что вы верите, будто землю создал дьявол, а Христос — это просто призрак. Вы никогда не даете клятв и считаете, что над вами нет никого, кроме Бога. — Я сделал паузу. — В моем нынешнем состоянии, да еще в этом месте, где я теперь оказался, я уже не слуга церкви, а когда обращаюсь к вере, обнаруживаю в душе полную пустоту, как в только что выкопанной могиле. То есть я не вижу никаких грехов в том, во что верите вы и ваши люди.