– Такая одежда подойдет повсюду, – сказал страж. – А вот обувь зависит от того, куда вы направляетесь.

– А куда я направляюсь? – спросил Петрус. – Я и представления не имею. – Потом, вспомнив о вчерашнем разговоре, добавил: – В Рим, наверное?

Страж передал образы, и те замелькали в голове потрясенной белки.

– Рим, – повторил хозяин Нандзэна.

Но Петрус не понимал, что он видит.

– Это дома из камня, – пояснил страж. – Общие дома, в каком-то смысле, или же культовые сооружения и дома власти.

– Такие высокие и такие мертвые, – пробормотал Петрус. – Не думаю, что поеду туда. По правде говоря, я совершенно не представляю, что должен делать, и уж точно не знаю, с чего начать.

– Доверьтесь своему сердцу, – сказал страж.

На какое-то мгновение Петрус застыл в неуверенности и смятении. Внезапно из глубин памяти всплыло лицо старой женщины в обрамлении голубой ленты, привидевшееся ему во сне в доме чая, но теперь она шла к нему из маленького огорода со свежевспаханной землей. Он почувствовал присутствие стража, проникшего в его разум, и услышал, как тот произнес: я ее вижу. Видение изменилось. Мимо него проносились зеленые пейзажи долин и лесов, пока взгляд не застыл над деревней, притулившейся в глубине долины. Сердце неистово забилось, когда Петрус узнал каменные дома под крышами из рыжей черепицы. Снег покрыл фруктовые сады, и зимние столбики дыма поднимались к небу.

– Это там, – пробормотал он, – это точно там.

Образы исчезли, и страж открыл глаза.

– Бургундия, – сказал он. – По крайней мере, снега там хватает.

Часом позже, чувствуя себя в человеческой одежде так же удобно, как белка в балетной пачке, обутый в пыточные приспособления, которые страж называл «сабо» (в них еще пришлось поддевать шерстяные носки, которые очень неприятно натирали икры), Петрус стоял на красном мосту.

– Мы глаз с вас не спустим. Когда вы решите вернуться, достаточно будет подать нам знак, – предупредил страж.

На прощание он вручил ему небольшой кошель с деньгами, которые, возможно, понадобятся на той стороне.

Петрус сделал шаг вперед и оказался в кольце туманов. Они были необычайно плотными, и он почувствовал на щеках шелковистое прикосновение. А что теперь? – подумал он не в лучшем расположении духа, что, на мой взгляд, точнее всего остального характеризует нашего героя, потому что лишенный завтрака желудок мешал ему насладиться чудесной дрожью приключения, холодком пробегавшей по спине. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох и приготовился к долгому ледяному небытию. Мороз яростно хлестнул его по лбу, и от удивления он открыл глаза.

Он уже стоял на другой стороне. Ну надо же! – подумал он, обнаружив прямо перед собой ферму из своего сна. День был на исходе, солнце уже садилось. Слева от крыльца из единственного окна, еще не закрытого ставнями, пробивался свет лампы. В этот момент кто-то распахнул створки, борясь со студеным ветром. В подступающих сумерках Петрус не мог разглядеть черты, но, даже не видя, он уже знал и с тяжело бьющимся сердцем робко приблизился, нетвердо ступая в своих сабо. Теперь он различал старое морщинистое лицо в чепце с оборкой цвета незабудок и живой взгляд, похожий и в то же время отличный от взгляда женщины из сна – ведь семьдесят лет прошло, пояснил он себе, это ее праправнучка.

– Господи Иисусе! – воскликнула та, заметив его.

Я понимаю ее язык, подумал пораженный Петрус. Женщина разглядывала его какое-то мгновение, потом, очевидно посчитав безобидным (по каким соображениям, непонятно), мотнула головой справа налево и бросила:

– Да что ж вы там стоите, дурачина вы промерзший? Заходите в тепло, и все расскажете у огонька.

Увидев, как неловко он заковылял, по-прежнему спотыкаясь в своих сабо, она засмеялась, ухватила ставни, с силой захлопнула их и так же энергично – створки окна. Секундой позже открылась дверь.

Он просочился внутрь и оказался в большой комнате с очагом, в котором горел огонь. Рядом теснилась целая компания, которая разом повернулась к нему.

– Ну, дружище, что же вы делаете снаружи в этакую холодину? – спросил один из гостей, жестом предлагая присоединиться к ним у камелька.

Я понимаю, подумал Петрус, но смогу ли говорить? Он решил рискнуть, вежливо поклонился, подошел ближе и почувствовал, как слова слетают с языка самым естественным образом.

– Я заблудился, – сказал он так, как научил говорить его страж при любых обстоятельствах, – искал постоялый двор, чтобы переночевать, но, наверное, пошел не в ту сторону.

Мужчина весело взглянул на него.

– Поклон и речь большого господина, – пробормотал он, – но хитрости ни на грош, с места мне не сойти.

Он хлопнул Петруса по спине, чуть не выбив того из сабо.

– Вы вовремя, – сказал он, – кузен Морис зашел в гости, так что нынче гуляем.

Он кивнул на человека с загорелым приветливым лицом, который с улыбкой поднял два пальца и мазнул ими по виску – так вот, как приветствуют друг друга на ферме, подумал Петрус.

– К тому же наша Маргарита взялась стряпать, а это всяко лучше будет, чем на постоялом дворе, – добавил фермер, прежде чем сунуть ему в руку крошечный стеклянный стаканчик, такой же, какой держали все мужчины.

Потом ухватил бутыль, наполненную прозрачной жидкостью, и Петрус, проявив незаурядную интуицию, усомнился, что там вода.

– Это сливовица нашего Дуду, – сказал мужчина, наливая ему доверху означенного продукта. – А Дуду к серьезному делу и относится завсегда по-серьезному, – добавил он, а остальные дружно рассмеялись.

Он посмотрел Петрусу в глаза.

– Меня зовут Жан-Рене Фор, – представился он.

– Жорж Бернар, – вымолвил Петрус, опять-таки по подсказке стража, и на какое-то мгновение размечтался, что он действительно мог зваться Жоржем Бернаром и навсегда остаться в этой фермерской комнате, где благоухало, как в раю.

Он никогда не вдыхал таких ароматов, из чего сделал вывод, что содержимое томящихся на огне чугунков в корне отличается от того, что эльфы кладут в свои собственные, – ароматы загадочные, мощные и мускусные, их горячая чувственность его и смущала, и манила. В этот момент его размышлений Жан-Рене приблизил свой стаканчик и со словами «ваше здоровье!» легонько постучал им о стаканчик Петруса. А Петрус, счастливый тем, что может умерить обильное слюнотечение, вызванное доносящимися до него запахами, поступил, как хозяин: запрокинул голову и залпом выпил содержимое своего стаканчика.

Он рухнул на скамью. Я умираю? – спросил он себя. Чудесный жар разливался по его внутренностям, и он осознал, что все на него смотрят и смеются.

– Надеюсь, это не первая его стопка? – спросил Жан-Рене присутствующих, кладя руку на плечо Петруса.

Тот хотел ответить, но почувствовал, как по щекам катятся слезы. Мгновенно расслабившись и смирившись с судьбой, охмелев от огня в кишках, он тоже начал смеяться.