Эксперт опять посмотрел на меня каким-то странным, сочувствующим взглядом и добавил:

«Даже вам, в вашей ситуации, я не могу рассказать всего, тем более что вы, надеюсь, сами узнаете много чего интересного. Однако мне пора заканчивать. Все, что должен был сделать, я сделал. Не скрою, мне хотелось бы поговорить с вами при других обстоятельствах, но судьба распорядилась иначе. Люди вообще недооценивают влияние судьбы на жизнь человека. Наивный homo sapiens уверен, что он живет эту жизнь так, как сам хочет, что он сам управляет ею, но это не так. Вы в скором времени убедитесь в том, что человек — это не только оболочка из костей и мягких тканей. Желаю вам счастливого пути, а там как пойдет».

Я не совсем понял смысл его последней фразы. Но когда он замолчал, я ясно услышал другие голоса, принадлежащие мужчинам и женщинам. Слов я не различал, но тон разговоров был вполне определим — серьезные нотки чередовались с веселыми, иногда даже со смехом, временами в голосах чувствовались озабоченность и сосредоточенность, а порой кто-то начинал бубнить или резко вскрикивал. В этом общем гуле раздавались звоны, бряканье, шум воды, шорох целлофановых пакетов. Я, может быть, впервые с начала разговора с экспертом захотел посмотреть, что происходит вокруг, но не смог повернуть головы. Я не чувствовал ни шеи, ни остального тела; мало того, я вдруг понял, что в глаза мне светит яркая лампа, состоящая из трех круглых светильников, в одном из которых треснуло стекло. Этот свет лишал меня возможности разглядеть что-либо. Какое-то время он продолжал слепить меня, потом стал постепенно, как в кинотеатре перед сеансом, гаснуть. Вместе с ним затихали и звуки, и последним, что я услышал, был молодецкий баритон, обращенный явно не ко мне: «Ну что, доктор, вы все?», а также ответ, произнесенный тем самым голосом, ниже среднего тембра, немного с хрипотцой, которая появляется у людей, вынужденных много говорить: «Да, можно зашивать».

Был разгар рабочего дня. В секционном зале на шести столах кипела работа. Санитары привозили не вскрытые трупы, зашивали уже вскрытые, мыли столы, увозили тела в холодильные камеры, эксперты надиктовывали описания наружного и внутреннего исследований лаборантам, которые набивали текст на компьютерах. Постоянное движение в зале, гул многих голосов, стук каталок, звяканье инструментов, шум воды, которой мыли покойников и столы, визг пилы, распиливающей черепа, полезные и не очень разговоры, анекдоты, щелканье фотоаппаратов, шелест бумажных пакетов, в которые санитары упаковывали одежду умерших, беготня лаборантов (они собирали и относили анализы в специальный ящик для последующей отправки в лаборатории), периодические телефонные треньканья (хотя телефоны и запрещено было проносить в секционный зал, большинство этот запрет игнорировало) — все это создавало такую атмосферу бурления жизни, которую не могли испортить даже шесть покойников, лежащих в этот момент на металлических столах.

Случайному человеку, зашедшему с улицы, эта атмосфера могла показаться странной и даже кощунственной. Смерть, по мнению большинства обывателей, подразумевает торжественную тишину, а не скабрезные анекдоты санитаров или заигрывания эксперта с лаборанткой. Однако, присмотревшись, такой зритель увидел бы отлаженный до автоматизма процесс, каждый из участников которого выполнял свою работу четко, по возможности быстро и аккуратно. Кажущаяся небрежность действий на самом деле являлась динамическим стереотипом, а побочные разговоры и шутки — своего рода психологической защитой. Ну и что, что на столах покойники, — остальные-то живы! Каждый сотрудник морга прекрасно понимал, где он находится, и тем не менее относился к своим занятиям исключительно как к работе и никак иначе. Эти люди не придавали большого значения неприятным запахам или тому, как совершенно не эстетично выглядят грубые повреждения тела, предпочитая думать не о смерти, а о жизни.

«Ну что, доктор, вы все?» — весело спросил эксперта санитар, на голове которого была медицинская шапочка, расцвеченная яркими утятами. Санитары, как люди творческие, презирали одноразовые шапочки и предпочитали им свои, которые носили кто на манер фуражки, кто на манер берета. У парня, задавшего вопрос, кроме симпатичной шапочки имелись еще огромная серьга в ухе и множественные татуировки, которые располагались даже на затылке, точно под хвостом одного из утят.

«Да, можно зашивать», — ответил эксперт.

«Отлично, — отозвался санитар. — Был у нас как-то давно один доктор, так он, когда заканчивал вскрытие, говорил: «Я кончил, уберите за мной».

Эксперт улыбнулся. Ему нравились такие разговорчики и шутки на грани пошлости в паузах между вскрытиями, когда можно было просто посмеяться. Он помог санитару переложить органокомплекс в целлофановый пакет и поместить его обратно в тело, собрал свои инструменты, помыл их, после чего вымыл за собой ту часть стола, на которой работал, — он не любил оставлять грязным рабочее место.

«Ольга, поехали со мной в Таиланд, — занимаясь трупом, обратился разговорчивый санитар к девушке-лаборанту. — Возьмем тайскую девочку, отдохнем». «Зачем же нам девочка?» — поддержала игру лаборантка. «Как это зачем? — как будто искренне удивился санитар. — Будет исполнять все наши желания, заплатим ей маленько, и все». Разговор в подобном стиле продолжался еще какое-то время, а затем санитар вновь обратился к эксперту, указывая на труп, голову которого он в этот момент зашивал. Голова при каждом затягивании нитки дергалась в его руках, открытые глаза смотрели в потолок. «А чего случилось-то? Молодой, вроде».

«Автотравма, — отозвался эксперт. — Ехал не пристегнутым, столкнулся с другой машиной, ударился грудью о руль — разрыв сердца».

«То-то я смотрю, повреждений почти нет, — удивился санитар. — А пристегнутый выжил бы?»

«Однозначно, да. Самое смешное, что я его знал. Не лично, но по телефону общались, и ехал он ко мне. Это известный блогер и журналист, мы с ним договорились об интервью, и он спешил на эту встречу. Так и не встретились».

«О как! — удивился санитар. — Судьба!»

Судьба… В последнее время эксперт думал об этом все чаще и чаще. «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе», — почему-то снова вспомнился ему «Золотой теленок». На выходе из секционного зала он оглянулся. Санитар уже зашил тело, ходил между столами и выкрикивал голосом продавца в «Макдональдсе»: «Свободная касса!», предлагая свои услуги остальным. Другие санитары привозили и отвозили трупы, эксперты вскрывали, лаборанты печатали, жизнь кипела.

Эксперты-танатологи работают на потоке, часто в очень некомфортных, а порой и во вредных условиях; они вынуждены вскрывать по сорок и больше трупов в месяц, видят смерть иногда в самом неприглядном ее проявлении, и особенно тяжело, когда это касается детей или когда люди гибнут массово; одновременно они сталкиваются с представителями правоохранительных органов, после общения с которыми можно потерять веру в человечество… «Эти доктора совершают хронический подвиг», — вдруг подумал эксперт.

Их работа незаметна для окружающих, для высокого начальства, для Минздрава, их как будто не существует. Вспоминают об их существовании только в случаях резонансных преступлений, «врачебных дел», массовых катастроф, но довольно быстро забывают до следующей подобной ситуации. Хронический подвиг — явление, непонятное людям. Все врачебные специальности, безусловно, ценны, однако судебно-медицинские эксперты — уникальная категория докторов, от них зависит судьба не одного человека, а многих, порой очень многих. На 150 миллионов жителей страны экспертов — всего-то несколько тысяч, и эти несколько тысяч, ввиду особой специфики работы, вполне достойны особенных льгот и высокой заработной платы, такой, которая не зависела бы от количества вскрытых трупов.