Я переволновалась. Я счастлива, что с ним все хорошо, и что он меня не бросил. И да, я его хочу! Но почему здесь? Может, нам стоит потерпеть до завтра и сделать это в отеле? А еще мы в Париж собирались. Ах, да! Я же передумала. Да и он теперь тоже не поедет, скорей всего. Неудачный вышел отпуск: то драка, то авария, то я ему нервы треплю: хочу-не хочу, дам-не дам, никак не определюсь.

А он все гладит меня и гладит. И так смотрит, такие слова говорит, что меня плавит. Стекаю лужицей в собственные трусики и сдаюсь.

Здесь так здесь! Трахнемся и успокоимся, как вчера говорил Никита. Нам обоим пора закрыть этот гештальт. Может быть, еще не понравится.

Соглашаюсь, но собственной инициативы не проявляю ‒ лишь послушно выполняю то, что он просит. Не знаю, куда делся мой стыд, и где потерялась природная скромность, но я готова сделать все, что он пожелает.

За секунду из робкой и сомневающейся барышни превращаюсь в похотливую кошку. Плевать, что мы в больнице, все равно, что могут войти и застукать. Вообще ничего не волнует, лишь бы он не останавливался. Хочу дальше, больше, жестче.

Гештальт не закрывается из-за отсутствия презерватива. Полового акта не случается, но это был секс, другим словом произошедшее не назовешь. Горячий, ненасытный, крышесносный секс двух изголодавшихся подростков на адреналине. Взрослые такой фигней не страдают.

Мне понравилось, а Никиту спросить стесняюсь. Лежу на нем, содрогаюсь от мощных ударов его сердца за ребрами и ловлю с его губ сладкие выдохи. Он обхватил меня, сжимает, дышит глубоко и тяжело, но уже спокойнее, без надрыва.

‒ Быстренько в душ и повторим? — шепчет без тени иронии.

‒ Ненормальный? — я слегка толкаю его в грудь.

‒ Не больше, чем ты, сладкая, ‒ выдыхает он и легонько кусает меня за подбородок.

Мой временно утраченный стыд возвращается, когда я отлепляюсь он него и встаю, чтобы пойти в ванную и привести себя в порядок. На мне ‒ только трусы и неимоверное количество липкой слизи. Весь живот, бедра, руки и грудь ‒ в ней. Его сперма, моя смазка, наши слюни — все это перемешалось и пахнет сладко и вместе с тем ‒ горько, терпко. Совершенно незнакомо, как-то по-животному. Вдыхаю запах нашей страсти и покрываюсь мурашками. Сквозь землю готова провалиться осознавая, что прусь от него.

Пока Никита в душе, я полностью одеваюсь, меняю простынь на его кровати и раскладываю кресло для сопровождающего.

‒ Это еще что? — спрашивает Гордиевский. — Совсем сбежать не смогла, решила хоть так? Спи со мной.

Он произносит это ровно, но я улавливаю приказные нотки.

Просьбы ему даются тяжело, зато требовать и ставить перед фактом получается замечательно. Но меня такая диктатура не устраивает.

‒ Я буду спать там, где решила, Ники, ‒ выдаю я. ‒ Мы в больнице, здесь не положено ночевать на одной кровати. Даже женихам с невестами.

‒ Кем не положено? Куда не положено? — бурчит он и резко придвигает раскладную кровать к своей.

— Рядом можно?

Я корчу недовольную мину, но дальше не спорю — ложусь. Какой-никакой, а компромисс. Не все потеряно.

‒ Спокойной ночи, ‒ шепчу максимально нейтральным тоном.

‒ Даже не поцелуешь перед сном? — откликается он своим фирменным урчащим басом. Нависает сверху. Его кровать выше и в два раза шире моей.

‒ Нам на сон осталось меньше четырех часов. Потом у тебя перевязка, томограф и выписка, ‒ деловито перечисляю, однако быстро меняю тон, чтобы продемонстрировать тирану Гордиевскому, что кроме приказов в мире существуют еще и просьбы. — ‒ Давай немного поспим, котик. Прошу тебя.

‒ Ладно, Птичка. Котик потерпит, но завтра держись. Я тебе все перышки переберу, ‒ обещает сладострастно.

Пытаюсь отодрать его руку, но он перехватывает мою ладонь и шепчет:

‒ Мне было хорошо.

Хочу сказать, что мне тоже, но не успеваю. Он добавляет:

‒ Но катастрофически мало. Завтра продолжим.

Засыпаю я с довольным до неприличия лицом, а просыпаюсь с его рукой на груди. Он так и не убрал ее.

Утром Никиту забирают на процедуры, а мне медсестра велит собрать его личные вещи и спускаться в камеру хранения за сумкой.

Я не хожу по палате, а порхаю бабочкой по цветущему лугу. Пританцовываю, чищу пальцем зубы и расчесываю пятерней волосы. Улыбаюсь своему отражению, подмигиваю и показываю язык. Потом открываю жалюзи и счастливо всматриваюсь в начало нового дня.

Госпиталь стоит на холме, из окна открывается потрясающий вид на окрестности. Внизу, за сосновыми холмами, раскинулась Барселона, виден даже краешек моря. С такими пейзажами болеть нельзя, только выздоравливать и идти дальше радоваться жизни, что мы с Никитой и планируем сделать после перевязки.

Мы. Я и Гордиевский средний. Мой Ники, мой котик!

Достаю из тумбочки его часы и телефон. На экране светятся уведомления о пропущенных звонках. Один от абонента «ОТЕЦ» и три ‒ с подписью «Юля».

Смотрю на экран и висну, а затем стремительно тухну. Огромная печальная тень ползет невидимой тучей и поглощает меня целиком. Мир вокруг теряет краски, тускнеет и сереет, словно на него наложили черно-белый фильтр. Руки дрожат, горло сжимает болезненным спазмом.

Она звонила ему ночью. Три раза. Это означает, что они до сих пор вместе? Бывшие по ночам тоже иногда наяривают — случается, особенно спьяну. Но разве он говорил, что они расстались? Сказал только, что не летал с ней на острова, а дальше я додумала все, что мне хотелось. Повелась на красивые слова и жесты, раскатала губу, что Гордиевский ‒ мой парень.

Знаешь кто ты, Соня Соловей? Никакая ты не Птичка. Ты — тупая курица.

Собираюсь на автопилоте, рекомендации врача слушаю отстраненно. На Никиту лишний раз стараюсь не смотреть — больно. Из последних сил держусь, чтобы не заплакать.

Через час мы выходим из госпиталя. Пряча глаза, отдаю ему телефон. Он не замечает ничего особенного в моем поведении, сразу же проверяет неотвеченные вызовы и набирает отцу. Пока едем в такси, обстоятельно рассказывает ему об аварии, успокаивает, что порезы незначительные и что страховки покрывают лечение и ущерб прокатной компании. Обо мне ‒ ни полслова, ни намека.

Я смотрю в окно и думаю: станет ли он при мне отчитываться Юле? Естественно, ей Никита не перезванивает.

Заходим в Маджестик. Днем в холе отеля многолюдно, у ресепшн замечаю несколько знакомых лиц. Это игроки одного известного футбольного клуба. Вокруг них ‒ никакого ажиотажа, что неудивительно. В отелях такого уровня легко можно встретить медийных личностей: актеров, певцов и спортсменов мировой величины.

Пока идем к лифту, Никита шепчет мне на ухо фамилии футболистов. Я их знаю. Сложно жить в Испании и не разбираться в футболе. В этой стране на нем помешаны абсолютно все. Мальчишки учатся набивать мяч раньше, чем ходить. Матчи транслируются в каждом баре, во время особо значимых улицы пустеют. Жизнь в стране замирает — все прилипают к экранам.