— Не туда. Госпиталь в Северном.

— Разворачивай! Госпиталь в Северном! Дэн, смотри, подсказывай, если можешь. Мы там не были ни разу.

— Я тоже раньше только других возил, — хотел сказать Дэн, но решил силы сберечь. Еще далеко ехать.

Видно плохо. Все лобовое стекло — в паутине трещин, грязью присохшей, заскорузлой ухлестано. Дворники не работают.

— Куда поворачивать?!

— Не вижу, стекло грязное…

— Не останавливай! Некогда! — Жорка на переднем сиденье в комок упругий собрался, ноги к груди подтянул.

— Тум! — глухо ударили берцы в стекло.

— Хрум! — ответило стеклянное полотнище. Взмахнуло прозрачно-сетчатыми крыльями, брызнуло во все стороны крошкой алмазной, упорхнуло вбок, по асфальту прокувыркалось.

В кабину ветер ворвался. Теплый. Весенний. Но не новой жизнью пахнущий, а недавними смертями, пожарищами, болью.

— Налево!

Сунжинский мост. Дворец дудаевский. На дороге пробка: не протолкнуться. Дмитро дергается и машина дергается. Зачихал мотор, закашлял… Заглох! Захлебнулся? Или, наоборот, глотнуть нечего? Вместо датчика топлива — дыра на приборной панели.

— Падла железная! Дотянуть не мог?! — в голосе у Дмитро — злоба и отчаяние.

Стартер противно скрежещет. Схватило!.. Кашлянул движок… Заглох снова!

Жорка из машины пулей вылетел. Автомат вскинул:

— Стой!

Сзади — зилок-самосвал. Водитель-чеченец по тормозам ударил, руки вверх поднял: смотрите, нет в них ничего. Жорка подскочил, дверку зилка рвет:

— Подтолкни бампером, помоги завестись!

— Па-амну машину…

— Х… с ней, с этой машиной, лишь бы доехала!

— Ка-ак скажещь.

Жорка вперед побежал. Автоматом размахивая, дорогу расчищает. Вот не понял его кто-то в «Жигулях». Или не захотел понять. Автомат гавкнул коротко. Упрямые «Жигули» взвыли, на обочину выпрыгнули, в снарядную воронку задом съехали. Водила на сиденье съежился, голову руками закрыл, под самый руль залез.

Уперся зилок уазику в задницу. Прет, как бульдозер. Уазик зарычал обиженно, выругался, черным клубом в толкача своего харкнул. Рванул вперед — от нахала подальше.

— Как ты, Дэн? Держись! Держись, братишка!

Километр! Километр не дотянули! Уже из города выскочили. Уже лесок по сторонам. За него чуть-чуть проехать, один КПП проскочить и — направо, вдоль длинного бетонного забора. Но, опять встал уазик. Не нравятся ему новые хозяева.

Жорка встречный БТР остановил. На броне — пацаны-вэвэшники. Сильно не напрягаются, но автоматы их на Жорку смотрят. А тот — на уазик показывает, говорит горячо, руками размахивает. Из командирского люка молодой офицерик вынырнул. Послушал Жорку, покивал головой, что-то вниз, в люк крикнул. Сдал назад БТР, стал разворачиваться. Солдаты на броне к башне пересели, корму для раненого освободили.

Дмитро по торпеде уазика кулаком грохнул:

— У-у! Сволочь бандитская! Сожгу, тебя, тварь, на обратном пути!

— Не психуй…Бак! Бак переключи! Может, во втором что есть?

— Еш твою!.. Точно! Заклинило мозги по запарке. Ну-ка…

Снова стартер скулит, скребется. Взрыкнул мотор, запел, как ни в чем не бывало. Жорка руки победно вскинул, назад бежит. Когда мимо БТРа проезжали, махнул братишкам благодарно.

Вот он, госпиталь. Здание старое, облупленное. Бараки дощатые.

Надежда. Спасение. Или надежда на спасение.

Жорка еще на ходу из машины выпрыгнул. В черный проем двери госпиталя нырнул. Ястребок — за ним. Санитара с носилками чуть не на руках впереди себя вынесли.

— Не спеши, — санитар ворчит. — Теперь спешить некуда. Теперь все аккуратно делать надо. Вы его поднимайте, а я голову придержу…

— Снимок нужен, — дежурный хирург головой качает. Видно, что не нравится ему эта рана. Очень не нравится. Но выносить приговор не спешит.

— Док, что у него?

— Пока не знаю. На снимок!

— Так, придержите его. Надо немного повернуть голову и растянуть шею. Иначе ничего видно не будет, — женщина-рентгенолог строго смотрит на добровольных помощников, — держите его. Ему будет больно.

Еще недавно, еще пять минут назад Дэн думал, что не бывает сильнее боли, чем та, что по пути в госпиталь захлестнула его обжигающим потоком.

Он ошибался.

— Дайте что-нибудь! Уколите! Нельзя же так! О, Господи, за что же ты меня так?! Я ведь просил. Я ведь просил тебя! Убей меня. Дай мне умереть! Люди, сделайте же что-нибудь! — Это не Дэн кричит. Это — внутри него боль черной разверстой пастью орет, надрывается. А Дэн лишь беззвучно губами шевелит. У него даже на крик сил нет.

Такая боль!

— В операционную!

— Наркоз!

И мир исчез снова.

* * *

Военный комендант Ленинской районной комендатуры города Грозный находился в состоянии глубочайшего похмелья. Точнее — конкретного, обстоятельного запоя. Об этом свидетельствовал не только какой-то совершенно убойный перегар, заставивший Змея отступить на несколько шагов, но и помятая, съехавшая набок, покрытая рыжей щетиной физиономия, а также отвратный кислый запах давно не мытого тела.

— Н-ну?

— Что, ну?! Я вам третий раз повторяю, что наш отряд прислан в ваше распоряжение. Где нам людей размещать?

— А где м-можете, там и размещайте. — Комендант, пошатнувшись, развернулся и, поочередно с натугой выдергивая из жирной грязи ноги в резиновых высоких сапогах, почавкал в одноэтажное, стоящее буквой «Г», здание. Судя по всему, именно там и располагалась сама комендатура.

— Ох, и поработаете вы с этим… — озабоченно завертел головой стоявший за спиной у Змея Родионыч.

Крепенький, коренастый и чрезвычайно моторный заместитель начальника областного УВД, в соответствии с приказом министра, сопровождал отряд до места постоянной дислокации в Чечне. Был он, хоть по званию и целый полковник, человеком сугубо гражданским. И, до того, как партия направила его в политорганы «укреплять МВД», большую часть жизни проработал в комсомольском и партийном аппарате. Грянула перестройка, политотдел почил в бозе, а Родионыча, с учетом его неуемной энергии и огромных связей в руководящих слоях области, перебросили на должность начальника тыла. Змей его немного знал раньше, приходилось обращаться по некоторым вопросам. Но сложить какое-то мнение из этих немногочисленных встреч было трудновато. Запомнилось только непрорубаемое облако табачного дыма в кабинете зампотыла, да бледные лица его подчиненных, выскакивавших из дымовой завесы под грохот совсем не штабных выражений шефа. В общем, политработник, помноженный на тыловика… Но совместное путешествие немного рассеяло змеевы опасения. Не в свои дела Родионыч не лез, бурный свой темперамент не демонстрировал. Если что-то нужно было сказать, или посоветовать, делал это дружелюбно, обычно — с глазу на глаз. Большинство сопровождающих отряды руководителей испарились в направлении родных регионов еще из Моздока. Некоторые все же решились проехать со своими подопечными в колонне до Грозного, улетев потом из Чечни ближайшими по времени бортами. Родионыч же никаких поползновений в сторону дома не совершал. А наоборот, явно собирался уехать только после того, как построит, если не коммунизм в отдельно взятой стране, то хотя бы образцовый тыл для отдельно взятого омона.