Кути удивленно пожал плечами:

– Вы меня купили.

Они стояли на тротуаре перекрестка Хоуп-стрит, ждали, когда переключится светофор направления восток – запад, а рядом с ними несколько мужчин в костюмах и женщина в платье кофейного цвета трепались о том, кто сегодня может петь «Призрака оперы».

Когда Кути посмотрел направо, на северную сторону Темпл, слова «вы меня купили» продолжали звучать в голове.

Небо, и здания на холмах Эхо-парка, кусты вдоль Голливуд-фривей – все слилось в расплывчатый двумерный фон, на котором броско выделялось белое пятно – рекламный щит с черной надписью и мертвенно-бледной цветной фотографией.

Кути, несмотря на теплую фланелевую фуфайку, охватил леденящий холод. В ушах звенело, будто от взрывов приснившихся петард, и он спросил себя, сумеет ли он бежать и способны ли вообще его мышцы работать. Ему не пришло в голову, что рекламный щит может быть не один, – за этой промашкой виделась та же сбивающая с толку, схожая с кошмарным сном цепкость сверхъестественной погони.

Здесь, в трех кварталах к северу от первого рекламного щита, текст был на английском:

Кути резко повернул голову и взглянул на Раффла.

А тот внимательно прочитал объявление и теперь смотрел сверху вниз на Кути без всякого выражения на морщинистом смуглом лице.

В глазке светофора зажглась зеленая фигурка, и окружавшая Кути публика двинулась по переходу через Хоуп. Кути брел в хвосте, не отрывая взгляда от фигурки на светофоре и слыша за спиной шаги Раффла и позвякивание поводка Фреда.

– Тебе достанется восемь тысяч, – вполголоса сказал Раффл. – За вычетом нашей с Фредом доли.

– Будь он проклят, этот «Форд»… – беспомощно пробормотал Кути.

– А почему не «Кадиллак»? – отозвался Раффл. – Да что там, мы сможем обзавестись автодомом с двумя сортирами.

– Я… мне нельзя к ним, – сам того не желая, проговорил Кути. И тут же спросил себя: «Почему бы и нет? Не могу же я вечно жить в этом проклятом автомобиле». А потом услышал собственные слова:

– Они съедят меня и убьют тебя.

Кути вступил на тротуар, беспомощно позволяя театралам пройти еще дальше вперед, и повернулся к своему спутнику.

Раффл озадаченно нахмурился.

– Съедят тебя? – проговорил он. – И убьют меня?

– Не вас, – возразил Кути, уже по собственной воле. – Он говорил со мной и хотел сказать, что убьют меня.

– Значит, он хотел сказать? Ха! – Раффл усмехнулся и кивнул. – Ну, Джеко, теперь-то я все понял – ты действительно шизик. И, судя по добротной одежде и хорошим манерам, ты сбежал из семьи каких-то богачей, и они жаждут получить тебя назад, чтобы ты снова принимал свой торазин или литий, так? Я тебя спасу.

Кути, в тот момент уже полностью овладевший собой, уставился на Раффла и подумал о том, в хорошей ли тот физической форме.

– Я могу просто сбежать. – Его сердце отчаянно колотилось в груди.

– У тебя лодыжка больная. Я тебя догоню.

– А я скажу, что не знаю вас и что вы ко мне пристаете.

– А я покажу на объявление.

Кути смотрел мимо Раффла на опустевшие на мгновение тротуар и улицу.

– Тогда, пусть эти полицейские решают.

Стоило Раффлу обернуться, Кути скакнул вверх по лестнице и помчался по широкой, похожей на акрополь площади к кривой коричневой стене ниже расширяющейся белой башенки Форума Марка Тейпера; дорожка пересекала мелкий бассейн, окружавший здания, и он сосредоточился на этом. Высокий стеклянный фасад Павильона Дороти Чандлер находился слишком далеко.

За спиной он услышал визг, наверное, Раффл наступил на лапу Фреда, а потом послышались торопливые шаркающие шаги по лестнице, но Кути мчался со всех ног, стараясь не замечать обжигающей боли в щиколотке, и когда он пересек ров и побежал вдоль коричневой стены круглого здания Форума Марка Тейпера, то больше не слышал своих преследователей.

А потом услышал. Когти Фреда клацали по гладкому бетону, и Раффл топал явно ближе. Кути теперь больше подпрыгивал, чем бежал, и по его лицу тек ледяной пот – через мгновение его поймают, и вокруг нет никого, кто помог бы ему, потому что все захотят урвать долю от 20 тысяч долларов.

Поймают… На него нахлынули отрывочные воспоминания о том, как он нахлестывал лошадь, возвращаясь домой ночью мимо кладбища, а в повозке шуршали нераспроданные газеты, как будто призрачные пальцы перелистывали их страницы, как ломился через темные леса в Порт-Гуроне, преследуемый призраком недавно умершего капитана парохода; о бегстве на запад, в Калифорнию, под «маской» полного затмения солнца в 1878 году, не оставляя за собой следа, как день за днем сидел, неловко скорчившись, на скотосбрасывателе несущегося локомотива «Юнион пасифик», карабкавшегося вверх по склонам к снежным пикам Сьерры…

И еще он вспомнил, как истекал в спальне особняка в Льюэллин-парке в октябре 1931 года, испуская последнее дыхание – в стеклянную пробирку.

Теперь любой мог съесть его, вдохнуть его, усвоить его сущность. В микроскопической стеклянной тюрьме его перевезли в Детройт, а потом он в конце концов оказался в Калифорнии, и этот неполовозрелый мальчик вдохнул его; мальчик недостаточно созрел, чтобы переварить его, разрушить и разорвать его и использовать его клочки для каких-то чуждых целей… а вот люди, преследующие его, могли и собирались.

Если они поймают его.

В этот момент мальчик был всего лишь отодвинутым в сторону пассажиром молодого тела, и старик обернулся к собаке, которая выскочила из-за изгиба белой стены.

«В худшем случае делиться придется не более чем с двумя, – думал Раффл, – в самом худшем – и все равно мне достанется шесть шестьсот, потому что шизанутый Джеко лишился своей доли, заставив меня гоняться за собой; я могу сбить его с ног и завопить: «Разумник-Философ Майо! Разумник-Философ Майо!» – э-э, нет, тюремные кликухи здесь не канают, нужно назвать настоящее имя… какое же, черт возьми, мое настоящее имя? – и сказать тем, кто окажется рядом, чтобы звонили в 911, что этот ребенок нуждается в особом обращении, а то может собственным языком подавиться. Можно снять башмак и сунуть ему в рот, чтобы он не трепал лишнего, и сказать, что это мера первой помощи».

Раффл промчался через мостик в проход по мелкому бассейну и затопал вокруг изогнутой стены Марка Тейпера, отставая от Кути всего на несколько секунд и следуя за Фредом чуть ли не по пятам, и тут утренний воздух сотрясло гулкое «бам-м».