— Тебе не дам, ты еще мелкий. Не расстраивайся. Когда-нибудь подрастешь и завершишь начатое. У тебя вся жизнь впереди.

Посмотрел на медальон в дрожащих руках Чезаре.

— Я подарил его ей, когда мы были еще совсем юными. Сам сделал из эпоксидной смолы и проволоки. Она его не носила. Никогда. Она меня слишком ненавидела, чтобы его надеть…Видимо, сегодня думала, что это станет еще одним бонусом для моего решения насчет твоего спасения…

Он прошел по кухне, взял стул и, развернув его спинкой вперед, уселся сверху.

— Хватит трястись. Выпей воды и расслабься. Она спит… Врач вколол ей обезболивающее.

Чезаре положил медальон на стол, но так и продолжил стоять, не глядя в глаза этому человеку. Он еще не понимал, что именно чувствует…он вообще ни черта не понимал. Как будто слепой котенок, вышвырнутый на улицу под колеса машин.

— И…что будет теперь?

— Ничего не будет. Тебя уже оправдали. Суд — это чисто формальность. Мои адвокаты еще вчера взялись за это дело. Самооборона — вот версия защиты, и они прекрасно ее отработают, особенно учитывая кто ты. — помедлил и вдруг совершенно неожиданно спросил, — Почему ты его застрелил?

Чезаре отошел от стола к окну и оперся двумя руками о подоконник, глядя в тот самый сад и все еще видя перед глазами картину с падающей матерью….

— Он…бил ее. Орал, как всю жизнь ненавидел меня за то, что я твой сын. Рассказывал, как стоял у моей постели с подушкой и мечтал удушить…и бил ее. Ревел, что она никогда не подпускала его к себе, что она искалечила ему жизнь, что она…Я не мог поступить иначе… я сам не знаю, какого черта сделал именно это. Не оттащил его, не вмазал ему, а выстрелил в него…а потом еще раз в голову, чтобы точно знать, что он сдох. И в этот момент я понимал, что сделал бы это снова. Мысленно я продолжал нажимать на курок. Мысленно я всадил в него сотню пуль и не мог остановиться. Сидел в камере и представлял, как…как продолжаю стрелять в его лицо. Что со мной не так? Аааа, что со мной, черт возьми, не так?

Сзади послышались шаги, и дым от сигарет стал отчетливей.

— Ты все правильно сделал. Я бы на твоем месте поступил точно так же. Ты…просто слишком похож на меня.

— А я не хочу быть похожим…не хочу! Собой хочу быть! Он воспитал меня, он…никогда не говорил мне плохого слова, он…любил меня. Я думал, что он любил меня. Всю жизнь считал…что он мой отец, верил ему, поворачивался спиной. А он…все это время думал о моей смерти! Как с этим жить дальше?

— С чистой совестью. Он играл для тебя спектакль так же, как и играл его в свое время для меня. Я тоже думал, что мой брат меня любит…а он медленно и уверенно натачивал нож, чтобы всадить мне его в спину. И всадил. Так что здесь было — либо ты его, либо он тебя. Ты выбрал правильный вариант.

— Но… я мог просто ударить его, вышвырнуть, не дать приблизиться к матери…а я его убил.

— Угрызения совести — это не про Мартелли…ты не убил его. Ты уничтожил опасную и бешеную мразь, которая рано или поздно довершила бы задуманное.

— Я — убийца! Я…жуткий убийца! Я должен сесть, понимаешь? Сесть и понести наказание! Я хотел убить тебя, я выстрелил в свою мать! Кого еще я захочу убить завтра? Я…чудовище!

Сильные руки развернули его к себе и рывком прижали к груди. Это было молниеносно быстро и настолько неожиданно, что Чезаре не успел увернуться. А когда ощутил, как эти руки сдавили его плечи, как щека прижалась к мощным мускулам, разревелся, как ребенок. Потому что…потому что Марко никогда его не обнимал. Говорил, что телячьи нежности — это бабское, и что мать слишком его балует. Но в том, как руки Сальваторе сдавили его плечи, не было ничего нежного. Это было грубо и сильно… и в то же время вдруг стало легче. Как будто отпустило. Как будто перетекло из тела Чезаре в тело этого властного уверенного в себе безумца.

— Ты не убийца…ты не чудовище…ты просто потерянный, испуганный мальчик, который защищал свою мать. И правильно делал. Настоящий мужчина должен защищать того, кто слабее, защищать свою семью. Я бы на твоем месте сделал то же самое. Все. Проехали. Успокойся и возьми себя в руки. Ты жив, твоя мама жива. Вот и береги, и защищай ее дальше, как делаешь это сейчас. Вы сегодня вернетесь домой. Этот дом принадлежит вам. Все, что в нем — ваше. Все деньги заработанные Мартелли остаются с вами. Долг семье уплачен вдвойне. Спокойно живите дальше. Никто не посмеет вам предъявить.

— А ты?

Спросил, отодвигаясь, пряча лицо и отворачиваясь снова к окну. Чувствуя какой-то стыд и неловкость. В мозгах все еще другой отец….в мозгах полная каша и непонимание происходящего.

— А я? Я солгал…я больше не потревожу вас. Ни тебя. Ни твою мать. Я сегодня улетаю, вернусь через пару дней, чтобы окончить здесь все дела и…отправлюсь дальше гулять по миру.

— Но твой дом тоже здесь!

— Ошибаешься, малыш. Дом там, где тебя ждут…там, где твоя семья. Дом — это люди, которые тебя любят. У меня здесь нет дома.

Прозвучало адски горько и обреченно, и их взгляды встретились. Четыре черные бездны с золотой каймой, одинаково мрачно глубокие, одинаково безумные и подернутые дымкой отчаяния.

— Прошу прощения, что потревожил…Синьора проснулась.

Кто-то из слуг Сальваторе тихо постучал возле двери.

— Иди к матери, малыш. Вам надо поговорить. Убедись, что с ней все в порядке, и отпусти то, что тебя гложет. Жизнь продолжается…хоть она и та еще сука, но она женского пола. А все, что женского пола, Мартелли могут легко нагнуть впереди себя.

Подмигнул и снова отпил бренди, провожая Чезаре взглядом.

— Пол, выгони машину из гаража и отнеси мои вещи.

Я не писала так давно

Не говорила, что я очень

Шифруя чувства между строчек

Что я всегда и все равно

Что я отравлена, больна

До безобразия безумна

Конечно это безрассудно

Что ты меня глотком до дна

Что я так дико и ужасно

Совсем без гордости всегда

Но тешит, что не я одна

По краю бритвы так опасно

Злорадно ухмыльнется счастье

Ведь шрамы-близнецы кровят

Не только на моих запястьях

(с) Ульяна Соболева

Я ходила по своему огромному дому и смотрела, как выносят все, что принадлежало Марко. Мне нужно было избавиться от малейшего воспоминания о нем. А еще меня преследовала мысль о том, что я не могу здесь больше жить. Этот дом, который я любила, оказался пристанищем лживого лицемера-убийцы, который все это время издевался надо мной, притворяясь прекрасным мужем и хорошим отцом.

— Думаешь, ты нужна Сальве? У него таких, как ты, была сотня. Он менял их, как перчатки. Трахал даже при мне, предлагая разделить с ним трапезу. Вот о ком ты страдаешь.