— Не говори! Не называй меня сыном! У меня нет отца! Есть только мать! И я пришел, чтобы защитить ее честь и заставить тебя умолять ее о прощении, и может быть, тогда я сохраню тебе жизнь.

Сальваторе усмехнулся, сложил руки на груди и нагло посмотрел на Чезаре.

— Просить прощения у кого? У женщины, которая уже через месяц после моего исчезновения согласилась стать женой другого? У женщины, которая валялась в постели с моим братом?

— ЗАТКНИСЬ!

— Дай мне последнее слово, малыш. Я заслужил хотя бы его за пятнадцать лет молчания. Да и приговоренным всегда дают последнее слово. Ты же такой честный, такой справедливый.

— Говори свое последнее слово, но если оскорбишь мою мать, ты получишь пулю между глаз!

— Какая любовь…Даже в этом ты похож на меня.

Сделал шаг к Чезаре, а тот сильнее сжал рукоять пистолета.

— Лев мой, не надо. Опусти пистолет. Давай уйдем отсюда. Давай…пожалуйста.

Голос матери пробивался сквозь марево безумной ярости, обиды и ненависти.

— Когда-то я точно так же защищал свою…от отца. Дрался с ним…получал по шее, по ребрам, сидел в яме, но бросался каждый раз, когда Альфонсо ди Мартелли смел повысить на нее голос.

Казалось, Сальваторе совершенно не заботит наставленный на него пистолет, он прошел мимо Юлии и приблизился к сыну еще на несколько шагов.

— Тогда она была единственной женщиной в моей жизни. Я обожал ее. Боготворил. Кто-то молился святой деве Марии, а я молился моей маме… А потом ее не стало. Я мог бы прыгнуть на дно ее могилы и свернуть себе там шею, но маленький Марко кричал и плакал…маленький, больной Марко остался один, а мама перед смертью просила меня позаботиться о нем. Просила не бросать ее малыша. И я заботился. Как умел. Как может заботиться пацан о младшем брате…брате…

Чезаре раздражало, что его голос так действует на него, раздражало, что Сальва не боится, что в его глазах та дьявольская гордость и высокомерие, что он приближается к парню и…и самое противное — Чезаре дико, безумно интересно все, что он говорит. Как будто приоткрывает завесу того, что так долго от него скрывали.

— А потом мы оба встретили ее. Маленькую девочку с сиреневыми глазами и сердцем из льда. Она читала тебе в детстве сказку про Снежную Королеву?… В нашей сказке Кай и Герда поменялись местами, и я так и не смог растопить айсберг под ее хрупкими ребрами. Я убивал ради нее, резал, колол, стрелял. Искал ее у черта в бездне, наврал всем, что ее кровь может спасти Марко, и держал возле себя, чтобы ее не убили по закону омерты, женился на ней вопреки воле моего отца… Но она так и осталась холодной расчетливой сукой, которая легла под моего брата …

— ЗАТКНИСЬ! ОНА НЕ ЛЕГЛА! НИКОГДА НЕ ЛЕЖАЛА ПОД НИМ! ОНА СВЯТАЯ! Понял? СВЯТАЯ! Ни разу Марко не дотронулся до нее!.. Когда бил ее, когда хотел взять силой перед тем, как я прострелил ему башку…он сказал, что он…она хранила верность ТЕБЕ! Будь ты проклят, и я не дам. не дам тебе уничтожить ее! Ты…сдохнешь вместе с ним!

Пока говорил, глаза Сальваторе ди Мартелли расширялись, становились черными и мрачными, как самая глубокая бездна.

— Ложь!

— Правда! Он говорил долбаную правду! Вы оба не достойны ее! Вы оба издевались над ней! Я..

— Нет! Чезаре! Нет!

Почувствовал, как ледяные пальцы Юлии впились в его запястье.

— Не надо. Он же твой отец…он не знал…он просто зол…не надо. Давай уйдем, мой Цезарь, давай уйдем. Опусти пистолет.

Но он не мог остановиться, его трясло, его колошматило от сумасшедших эмоций.

— Не отец…НЕТ! Отец бы так не поступил! Уйди, мама! Он не успокоится! Он одержим! Он оскорбил тебя!

— Чезареее, не надо!

— Давай, малыш! Заверши этот фарс! Поставь все точки над и!

Проклятый подначивающий голос.

— Не слушай его…ты ведь другой, ты добрый, мой мальчик, ты…ты другой. Не стреляй, заклинаю тебя…не убивай его.

Ее голос, ее мольбы, один взгляд на ее умоляющие сиреневые глаза, на ее красивое лицо и снова на НЕГО. Продолжает усмехаться. Смотрит то на Чезаре, то на Юлю. Смеются только губы, а глаза все такие же страшные, безумные, и Чезаре кажется, он смотрит в зеркало на себя самого.

— Не надо…, — горячо шепчет мать, — пожалуйста… выстрелишь и убьешь нас обоих…я люблю его…сын…слышишь? Я его люблю! Я простила, и ты прости!

Перевел взгляд с ее лица на лицо Сальваторе, и внутри что-то кольнуло, увидел, как черные глаза напротив полузакрылись, как от боли…всего на мгновение, всего на секунду. Но ее хватило, чтобы рука дрогнула, чтобы слегка опустилась в сомнении.

— Поклянись, что исчезнешь, поклянись, что оставишь нас в покое, что перестанешь ее преследовать и забудешь о нас, и я позволю тебе уйти!

Мама цеплялась за его руку, но он отталкивал ее. Это нужно прекратить. Нужно, чтобы все закончилось здесь и сейчас. Пусть пообещает отстать. Пусть даст им с мамой жить спокойно и катится ко всем чертям!

— Оставить? Нееет…как я могу ее оставить? Давай это сделаешь ты! Все закончишь прямо сейчас! У нее на глазах. Вереск, помнишь? Я обещал тебе, что так и будет…пистолет почти в твоих руках. Скажи ему — пусть стреляет!

— Нет! Чезаре! Не надо! Посмотри на меня! Не слушай его…он безумец!

— Но это никогда не закончится! Он же говорит, что никогда!

— Никогда, мальчик…поверь, никогда не закончится! Так что давай! Я ее не оставлю! Я ее достану из преисподней! Я буду преследовать ее до последнего вздоха! Только смерть…слышишь? Чезаре! Только смерть! СТРЕЛЯЙ!

Он сам не понял, как вскинул руку снова, прицелился и нажал на курок.

Она появилась перед ним не просто неожиданно, а как будто вынырнула из марева. Расплылась светлым силуэтом, перехватив дуло пистолета и направив в себя. И, раскинув руки, начала падать назад, широко распахнув глаза, в которых отразился он с дымящимся пистолетом в руке, ошалевший от дикого ужаса и непонимания, что происходит.

Его адский и ненормальный крик

— МАМААААААААА!

Слился с таким же сумасшедшим

— Верееееск! НЕТ! — такого страшного вопля Чезаре не слышал никогда в своей жизни. Он не знал, что люди могут вот так орать, как подстреленное животное. Так орать, что кажется, все внутри надорвалось.

Он подхватил ее раньше, чем Чезаре опустил пистолет. Подхватил обеими руками, не давая упасть на землю, и парню было слышно, как тот задыхается, как что-то шепчет и снова кричит это невыносимое «Вереск», как свидетельство того, что между ними было, как свидетельство того, что…именно он имеет на мать Чезаре все права, что именно он, и правда, есть его отец.

— Я…я бы не выстрелил в него…, — бормотал Чезаре, — я…в землю…я напугать я…МАМАААА…зачем? Зачем ты это сделала, мама?