Сколько помнил себя Кристиан, столько помнил сильного, доброго Жака, «аристократа с крестьянскими корнями» — острого на язык, с живым юмором, поразительным чувством такта и удивительной восприимчивостью ко всем проделкам и авантюрам.

Эти два взрослых настоящих человека изо всех сил старались сделать Кристиана по-настоящему счастливым. И в этом не было даже оттенка жалости к ребенку, так рано оказавшемуся сиротой. Это была любовь.

«У меня было удивительно счастливое детство», — часто говорил Кристиан тетушке Эдит и целовал ее иссохшие к старости, но все равно красивые ухоженные руки с длинными пальцами и ярким маникюром.

Выписавшись из больницы, Жак ни за что не захотел оставаться в усадьбе.

«Ходить по этому саду и не работать в нем — это как страшный сон, в котором ты проживаешь собственную жизнь и не можешь в нее вмешаться», — с грустью признался он Кристиану.

Тетушка Эдит оставила своему другу немалое наследство, и старина Жак уехал к младшему брату, который занимался рыбным промыслом в маленьком поселке недалеко от Ниццы.

Кристиан частенько наведывался в рыбацкий поселок, снабжал Жака необходимыми лекарствами, несколько раз насильно укладывал в клинику для проведения лечения и в общем-то был доволен своим пациентом. Жизнь на берегу моря в переоборудованном на современный лад доме брата шла ему на пользу. И только в прошедшую зиму у Кристиана возникли серьезные опасения за его жизнь.

Предприняв абсолютно авантюрный выход в море в холодный промозглый день с ледяным ветром, старина Жак заболел воспалением легких и несколько дней пролежал в горячке, скрывая от брата, что ему плохо. Когда стало совсем невмоготу, пришлось позвонить Кристиану… Жака еле выходили. В больнице, лежа под капельницей, он смотрел из-под густых нависших бровей на взволнованного Кристиана и ободряюще улыбался своей по-прежнему белозубой улыбкой. «Не волнуйся за меня, сынок, — шептал он хриплым горячим шепотом. — Меня мадам уж совсем заждалась. Так и слышу ее голос — «где ты там замешкался, старый бездельник?» У Кристиана от этих слов падало сердце, горло перекрывал тугой жгучий комок, и он, как в детстве, грозил Жаку сжатым обессиленными пальцами кулаком…

…Кристиан какое-то время сидел молча, бросив на руль руки, и Алена не торопила его. Она понимала, что он сейчас думает не только о том, как скорей доставить ее к старому садовнику. Наверное, ей отказала всегдашняя проницательность, если она пропустила то обстоятельство, что Кристиан влюблен в гувернантку Марии. Впрочем, особенно наблюдать за их взаимоотношениями у нее и не было возможности. После смерти тетушки Эдит она только трижды была в их доме. Один раз, когда рожала Ксюша, но ни о какой гувернантке тогда и речи не было. Потом… Марии было два годика… в Париже были гастроли театра, но она жила вместе со всеми в гостинице и только забегала несколько раз…

Алена внезапно вспомнила, как именно в тот приезд она после дневной репетиции прибежала повидать Ксюшу, Кристиана и маленькую Марию (благо, театр был буквально на соседней улице) и консьержка сказала, что дома никого нет. Мадам и мсье рано утром уехали в Сорбонну, а няня с ребенком ушли гулять в парк. Алена выяснила, где расположен парк, и быстро отправилась туда. Несмотря на то что она не видела Марию с рождения, долго угадывать ее среди множества детей не пришлось. Надо было только представить себе, какой была в детстве Ксюша. С Алениным воображением это не составило большого труда. Подвижная как ртуть рыженькая девчонка орудовала в песочнице, и когда ее обнаружила Алена, она упорно пыталась водрузить на голову ревущему приятелю пластмассовое ведерко.

Няня, оказавшаяся добродушной разговорчивой толстушкой лет пятидесяти, буквально обрушила на Алену гроссирующий каскад восторженных рассказов о семье МакКинли, о подопечном ребенке, о своей любви к русским, и пообщаться с Марией удалось совсем немного.

И вот тогда Алена почувствовала на себе чей-то тяжелый пристальный взгляд. Она искоса, как бы невзначай, оглядела детскую площадку и на скамейке, расположенной в тенистой аллее, увидела устремленные на нее глаза. Этот взгляд был настороженным и решительным… В нем хорошо прочитывалась готовность к любому внезапному действию — к прыжку, к удару, к нападению. Алена умела читать лица — это, по сути, было неотъемлемой частью режиссерской профессии. Ей стало тогда здорово не по себе от такого мощного пристального внимания к своей особе. В голове закрутились десятки предполагаемых вариантов, но ни один из них не удовлетворил Алену. Прижимая к себе Марию, она еще раз исхитрилась внимательно посмотреть на женщину. В чертах ее лица притаилась трагедия… Репетируя сложные психологические сцены, Алена всегда просила актеров не играть несчастье, а преодолевать его. Та женщина на скамейке хорошо научилась прятать от любопытных глаз свою беду, но она все равно помимо ее воли жила во всем ее облике.

Когда Алена, спохватившись, что опаздывает в театр, торопливо двинулась по аллее к выходу из парка, то, украдкой глянув в зеркальце, увидела спешащую за ней припадающую на одну ногу странную незнакомку. Она проводила Алену до самого театра и сразу куда-то испарилась… видимо, свернула в одну из подворотен…

Как странно! Непостижимые свойства памяти, вероятно, не дано разгадать никакому человеческому гению. Независимо от желания помнить, это неизбежно ухает в бездну забвения, чтобы в нужное время или же, наоборот, на примитивный людской взгляд якобы некстати вынырнуть из своего хранилища и перевернуть все внутри, а то, что пытаешься забыть, с маниакальной настырностью изводит, лишает сна, превращается в навязчивую идею…

Недаром Вероника так напряженно улыбнулась Алене, когда их знакомил Кристиан. И ведь что-то вертко и мгновенно пронеслось в Алене при виде ее необычного лица с глазами, уголки которых опущены вниз… Теперь, задним числом, она вспомнила и тот затаенно-обожающий взгляд Кристиана, которым он глядел тогда на гувернантку.

Алена протяжно вздохнула и вопросительно посмотрела на Кристиана.

— Зевать вслух — это верх неприличия, — не глядя на Алену, недовольным голосом заметил Кристиан и достал из кармана телефон.

— Ну это нечто! — возмутилась Алена. — Это уж никакого слуха не иметь, чтобы не отличить зевка от протяжного задумчивого вздоха!

— И вздыхать нечего! — опять сорвался Кристиан. — Развела на пустом месте какие-то тайны! Я тебя, конечно, рад видеть. Как всегда. Но я перенес прием больных на завтра. А ты сидишь себе и вздыхаешь… А я, как последний идиот, должен разгадывать твои ребусы. Зачем нам нужен Жак? Отвечай немедленно!

— Ну уж прям-таки и немедленно! — не поддаваясь агрессивному тону Кристиана, возразила Алена. — Конечно, ты имеешь право знать абсолютно все… Тем более что это впрямую касается твоей дочери.

— Марии? — изумленно вскинулся Кристиан.

— Марии, конечно. Ты так реагируешь, словно у тебя есть еще какая-нибудь дочь. Кстати, подумай об этом. Наличие или отсутствие еще одной, но непременно рыжей и веснушчатой дочери имеет решающее значение.

Кристиан озадаченно и с легкой опаской взглянул на Алену: