Алаев больше никак не комментирует случившееся. Молча проходит мимо взволованных родителей и устремляется наверх.

При этом поврежденную фотографию с мамой обратно в альбом не вставляет. Уносит ее с собой.

Лера

После разговора с Тимуром на душе еще неспокойней, чем было до. Мне ужасно стыдно, что по моей вине порвалось его фото с мамой… А еще злит, что нас прервали на полуслове.

Мы не договорили. Я чувствовала, что Алаев хочет еще что-то мне сказать, но внезапное вмешательство родителей спутало карты. Спугнуло нужный момент. Кто знает, если бы мы пообщались открыто, без обиняков, то, может, у нас получилось бы найти некий компромисс? Наконец услышать друг друга и положить конец взаимной ненависти?

Но время упущено. Теперь Тимур наверху, в спальне. А я тут, прибираю последствия своего любопытства. Как же вернуться к тому, на чем мы остановились? Да и вообще, нужно ли мне это? Действительно ли я хочу знать, что он собирался мне поведать?

Вряд ли там что-то приятное. Это же Алаев. Наверняка очередная порция оскорблений, щедро приправленная сарказмом.

Или все же нет?..

Трезвый ум призывает отпустить ситуацию, а вот внутренний мечтатель, верящий в чудеса, умоляет подняться к Тимуру и расставить точки над i. Вдруг получится? Тогда наша семья наконец заживет в мире и согласии. Игра стоит свеч.

Убираю фотоальбомы обратно на полку и аккуратно закрываю стеклянную дверцу шкафа. Несколько секунд топчусь на месте в раздумьях, а затем собираюсь с силами и решительно иду наверх.

На подходе к комнате Алаева я все же пасую и малодушно отступаю на пару шагов. Потом ругаю себя за непоследовательность и снова приближаюсь к двери. Набираю в легкие побольше воздуха и заношу руку для стука.

От тебя требуется простое движение кистью. Ну же, Лера, ты справишься!

Тук-тук.

Удар костяшек о дерево кажется оглушающим. Надеюсь, только по моим ощущениям. Не хотелось бы по второму кругу переполошить весь дом.

Тишина затягивается. Никакой реакции: ни шороха, ни звука, ни сонного «кто там?». Интересно, Тимур вообще меня слышал? Или он уже спит? Как-никак ночь на дворе.

Окончательно расхрабрившись, поднимаю ладонь для повторного стука, и в этот самый момент дверь распахивается. Из одежды на Алаеве только боксеры. Взгляд невольно припечатывается к его прессу, и я как-то резко забываю все, что собиралась сказать.

В голове воцаряется потрясающая пустота.

Единственная функция, которую сохраняет мой бедный мозг, – это способность к математике. Точнее даже не к математике, а к простейшей арифметике. Потому что кубики на животе Тимура мне все же удается сосчитать. Их шесть. Точно шесть. Я это уже несколько раз перепроверила.

С едва различимым скрежетом глазных яблок отдираю взор от идеально сепарированных мышц и перемещаю его выше. Шоколадные волосы Алаева взъерошены, а на лице лежит печать медленно рассеивающейся дремоты. Кажется, парень и впрямь спал.

– Эм… Привет. Я…

Едва я успеваю открыть рот, чтобы обозначить цель своего визита, как Тимур шагает вперед, затаскивает меня в комнату и… Целует.

Его губы вонзаются в мои так внезапно, так смело и решительно, что на секунду я выпадаю из реальности. Теряю саму себя, чувствуя, как Алаев раздвигает языком мои зубы и, протолкнувшись в рот, заполняет меня своей слюной.

Бешеная энергия его движений ослепляет, заставляет почувствовать себя ничтожной песчинкой в бурлящем водовороте бытия. Это как алкогольное опьянение, только сильнее. Как наркотический приход! Я, конечно, не пробовала, но думаю, ощущения похожи…

– Обними меня! – рычит мне в рот с каким-то молящим надломом.

И я, плохо отдавая себе отчет в происходящем, обвиваю его шею руками. Жмусь к нему всем телом, поглубже вдыхая дурманящий аромат его кожи.

Очередной толчок в рот. Новая доза его вкуса. Рецепторы вопят от удовольствия. Сердце срывается с петель. Приглушенные стоны наполняют пространство комнаты. Мы горим заживо. Испепеляемся в огне нашей страсти.

– Лера… – шепчет Тимур с придыханием и одному ем понятной мукой в голосе. – Лера…

Он целуется с надрывом. С болезненной горячностью человека, изможденного долгими душевными страданиями. Впивается в меня жадно, будто я – оазис, а он – истерзанный жаждой странник.

Господи! Как же хорошо!

И как же неправильно…

Ведь мы с Тимуром сводные. Наши родители женаты, окружающие воспринимают нас как родственников… А еще у меня есть Никита! Мой парень!

А-а-а! Боже! У меня же и вправду есть молодой человек, с которым нас связывают нежные чувства! Что я творю?!

Мысль о Никите, подобно молнии, неожиданно сверкнувшей в небе посреди безмятежной летней ночи. Заставляет вздрогнуть и порождает страх. А еще обдает стыдом. Жгучим, саднящим стыдом за собственное аморальное поведение.

Наверняка в эту самую секунду Матвеев думает обо мне. А я, словно распутная беспринципная девка, утопаю в объятиях другого. Горячим сиропом стекаю к его ногам…

Я однозначно плохой человек! Очень-очень плохой… Но, черт возьми, так, как Алаев, меня никто и никогда не целовал! С такой экспрессией, с таким глубоким пронзительным чувством… Так, что земля из-под ног уходит, а мышцы сотрясаются в неконтролируемом треморе… Так сладко, что аж больно! Что аж выть от кайфа хочется!

От переизбытка эмоций меня ведет в сторону. Кажется, я падаю… Нет, я реально падаю, а сильные руки Алаева подхватывают меня и тащат куда-то. Шелест постельного белья и аромат кондиционера подсказывают, что это кровать.

Мамочки, это его кровать!

Тяжело дыша, Тимур исследует мое тело. В его движениях нет грубости, только трепет и нетерпеливое желание. Я почти чувствую, как от соприкосновения с моей кожей дрожат его пальцы… Почти слышу, как неистово колотится сердце в его груди.

Это сумасшествие. Чистой воды безумие. Потому что я позволяю ладоням Алаева гулять в самых запретных, самых чувствительных зонах моего тела. Шея, грудь, живот, оголенный задранной футболкой…

Его дыхание опаляет кожу там, где не были губы ни одного парня. Я никого не подпускала так близко. Даже Никиту.

Воспоминания о Матвееве накрывают меня безжалостной панической волной. Впервые ощущаю себя настолько слабой и безвольной… Понимаю, что поступаю дурно, но все равно не могу остановиться. Блаженно извиваюсь под Тимуром и тихо постанываю от удовольствия…

Но, несмотря на помутнение, где-то в глубине сознания, как заводная кукушка из часов, пульсирует неотступная мысль: Никита, Никита, Никита…

– Я Тимур, – внезапно Алаев дергается назад, как от пощечины.