На следующий вечер за ужином Ли благодарна родителям, которые в кои-то веки оживленно беседуют друг с другом, с их палочек свисает филиппинская лапша. Ли наслаждается их репликами о работе, старых друзьях из Атланты, о планах на Рождество. Она даже сама говорит что-то о Дэвиде, когда ее спрашивают.

Потом Ли и Майла смеются на кухне над Франсуа, французом с серыми зубами, с которым Майла начала встречаться. Они жуют свежие мягкие сахарные булочки, принесенные с китайского рынка. Только перед сном, слушая любимый альбом «Индиго гёрлз», Ли вспоминает лицо Софи. На этот раз не под деревьями, а на мягких складках ткани внутри гроба. Ли видит свою семью у гробовщика за два дня до похорон Софи. Гробовщик молчит из уважения, жует резинку. Ли переводит взгляд с лица Софи, подергивающегося на желтой шелковой подушке, на ее лицо на голубой измятой подушке, потом на белом полотне. Голова Софи мечется, ударяясь о темные дубовые углы.

– Ты меня больше не любишь, – две недели спустя говорит Дэвид, обращаясь к Ли с ее кровати.

Они в комнате Ли готовятся к экзамену по истории.

– Ты думаешь только о своей сестре. Ты слишком поглощена своей проклятой скорбью.

Ли осторожно опускается на колени, словно собирается отскрести с пола пятно.

– Я так тебя люблю, – слышит она, осторожно закрывая глаза, дожидаясь прихода этого. Вот. Футбольное поле светится зеленым неоновым светом. Затем Ли кричит, вопит на полу, лягается, и Софи тоже дергается тут, выдирает пучки травы, изо рта у нее течет слюна, солнце палит, девочки из футбольной команды переминаются с ноги на ногу, в комнату входят родители Ли, Дэвид пытается объяснить, что произошло, Ли поднимают и втроем несут в машину «скорой помощи», извивающаяся Софи остается на полу в комнате, одна.

– Чего ты ждешь от наступающего Рождества, Софи? – Врач-англичанин краснеет из-за своей ошибки и сверяется с блокнотом. – Ли… прошу прощения. Ожидаешь литы…

Ли смотрит в окно. Прошла неделя с того момента, как Дэвид в ее комнате звал на помощь родителей, указывая на Ли на полу, мать Ли трясет ее, приговаривая: «Ли, Ли, Ли», и тело Ли сотрясается.

Теперь, в кабинете врача, мать Ли, сидящая напротив дочери, громко вздыхает, а отец недовольно ворчит: «Ли». Она не обращает на них внимания и снова проигрывает воспоминание об их с Софи и отцом прогулке по кукурузным полям в Индиане, на ферме у дедушки и бабушки.

Софи спросила тогда: «Как работает самолет, папа?»

Отец Ли, инженер, с воодушевлением принялся объяснять. Ли шла позади этой пары, поглаживая стебли кукурузы, ощущая под ногами пропитанную влагой землю, наблюдая, как при каждом шаге ее кроссовки погружаются в темную жидкость. Она ненавидела практические вопросы, которые любила выяснять Софи, ненавидела деревянные головоломки, обожаемые Софи, а особенно ненавидела то, как сильно ее отец восхищался этими чертами в сестре.

Ли бегом догнала их, перебивая объяснения отца собственным вопросом: «Если бы вы могли оказаться сейчас в любой части мира, где бы вы были?»

«Ли!» – возмущенно воскликнула Софи.

– Ли! Софи! – едва слышно произносит Ли, чувствуя на себе встревоженный взгляд матери, досаду отца, нетерпеливую улыбку врача, раздражение в голосе Софи.

Накануне рождественских каникул Ли играет в зимнем спектакле миссис Кедвес. Зал школьного театра набит до отказа, но когда Ли смотрит туда, то видит лишь белый свет. В последней сцене она идет к умершему Ромео, осторожно перешагивает через белую линию на футбольном поле и ступает на отмеченное замаскированным крестом место, куда нужно падать Джульетте. Ли начинает плакать. Опустившись на колени, она склоняется над телом. Подавляет крик, чтобы не перебить реплику следующего актера. Зрители громко аплодируют в конце, и Ли преподносят букеты цветов.

Софи прищуривается. «Ты меня используешь».

«Ничего подобного, – настаивает Ли. – Я скучаю по тебе. Я без тебя ничто».

«Тогда почему ты улыбаешься?»

На следующий день семья Ли садится в самолет до Кох Самуи, где они втроем проведут рождественский отпуск. Каждый из них прикасается к внутренней поверхности самолета и молча занимает свое место. Ли заговаривает первой:

– Эй, мама, они показывают фильм с парнем, который тебе нравится.

– Правда?

– Да, посмотри в своем журнале. Папа, поменяйся со мной местами, чтобы я показала маме.

– Не выйдет, я тоже хочу посмотреть на этого парня.

– Папа! Серьезно, давай поменяемся…

Все втроем они пристрастились к игре в веселье, хотя часто в изнеможении падают духом на середине шутки и не могут доиграть до конца.

– Шлепанцы или носки? – толкает ее в бок отец и показывает на ожидающую стюардессу.

– Шлепанцы, пожалуйста.

Через два часа, когда родители засыпают, Ли вспоминает, как Софи клала голову ей на плечо во время полетов домой. Она всегда ложилась как-то не так, круглая голова почему-то делалась угловатой и больно давила на плечо Ли. Ли садится ровно и поправляет одеяло. Откидывает спинку кресла и вспоминает прежние полеты. Она говорила Софи, что нога у нее заснула, отчего Софи хихикала как ненормальная и пинала затекшую ногу Ли.

– Ой! Прекрати Софи, я серьезно.

Они изнемогали от смеха, вынуждая сидящую перед ними пару оборачиваться.

Когда они в первый раз ночевали в кемпинге, Софи и Ли каждые пять минут выбегали за его пределы пописать в лесу.

– Как здорово делать это здесь, правда? – спрашивала Софи, присев над кучкой хвои, как показала их мать, Ли присаживалась под кленом рядом.

– Да, здорово, но я больше не могу.

– Просто подумай про водопад, – предложила Софи.

Теплые слезы на щеке, на шее. В иллюминаторе самолета видны проклятые звезды.

– Наверное, в это время я больше всего и плачу о Софи, – говорит отец Ли в середине полета.

Он шепчет, чтобы не разбудить мать Ли, спящую в кресле рядом с ним. В салоне самолета темно, как в лесу, только струится слабый свет от страниц романов бодрствующих пассажиров. Стюардессы передвигаются по проходам бесшумно, словно беспокойные духи.

– Есть что-то особенное, когда сидишь один в самолете и летишь в командировку. Когда темно, и у меня место у окна. – Он вздыхает, уродливо кривя рот, и похлопывает Ли по руке. Ли морщится. – А у тебя? Есть у тебя такие моменты?

Ли поднимает глаза на киноэкран. Идет грубая комедия, действие которой разворачивается в сельской Америке, зимой. Билл Мюррей беззвучно кричит на другого актера и бросается на него с лопатой для уборки снега.

– Ли?

– О. М-м. Ну… нет, не знаю. Да нет, пожалуй. Никаких особенных моментов, во всяком случае, ничего такого в голову сейчас не приходит.