– Ну что, Ефим?

– А пес его знает. В осиннике тихо, дозоров нет. Такое ощущение, что вообще там никого нет. Но басурмане совсем недавно были там, стояли лагерем.

– Пошто так мыслишь? – поинтересовался Бордак.

– А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо.

– А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена.

– Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак.

– Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил?

– В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место?

– Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?!

– Извиняй, Ефим. Но как еще молвить?

– Собак, псов шелудивых.

– Ладно, пусть так. Значит, идем по одному?

– Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие.

– Как скажешь.

– Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу.

– Добре, воевода.

Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось.

Перед русскими ратниками предстала страшная картина.

В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы.

Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени.

Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села.

– Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак.

– Кум, Ульян, копьем пробили.

– Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников.

Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам.

– О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он.

– Тоже твои? – спросил Бордак.

– Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября.

У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей.

– Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар.

– Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили.

– Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим!

– Похоронить бы надобно.

– Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того.

– Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит.

– Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу.

– Ну, хоть присыплю в канаве.

– Это давай. Остальных тоже можно.

Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей.

Потом собрались у северной околицы.

– К осиннику? – спросил десятник Рубач.

– Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы?

– Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу.

– Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно?

– Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье.

– И как близка балка к осиннику?

– Саженей сто!

– Идем!

До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком.

– Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло.

– Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот.

– Добро.

Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись.

– Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда.

– Подходи. А пошто десятник прислал?

– Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь.

– Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом.

– Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник.

– Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак?

– Да. Я первый.

Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака:

– Не чую татар, а они уже должны быть близко.

– Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой.

– Тревожно что-то.

– О чем думы, Ефим?

– Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать.

– Но тебя же прибьют, Ефим!

– Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его.

– Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел!

Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три.

– Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак.

Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них.