Яэль училась усердно, как могла. Каждый предмет на каждом языке, который Хенрика могла раздобыть. Карточный стол изогнулся под тяжестью всех ее книг. Радио в углу заменили на телевизионный экран. (Новинка!) Он тоже всегда был включен.

Краснота по-прежнему пропитывала мир.

Месяцы проходили, превращаясь в годы.

1950… 1951… 1952…

Высшая математика действительно была так тяжела, как всегда, вздыхая, описывал ее Аарон-Клаус. Измерения изменений числами и символами вызывали у Яэль судороги в пальцах. Кружили ее голову. Яэль обычно терялась на уравнениях, жевала карандаш, пытаясь в них разобраться.

Она почти пробилась через мягкую древесину к грифелю карандаша, когда услышала его голос, доносящийся из зала.

– Прошло шесть лет после Великой Победы. Что мы делаем все это время? Прячемся в подвалах. Поспешно передаем сообщения туда и обратно, надеясь каждый день не попасться.

Аарон-Клаус вернулся! Но он звучал иначе. В его голосе была глубина – ярость, которую раньше она слышала только в оттенках и обрывках, теперь выплыла наружу. Левиафан эмоций: весь гниющий.

Это удержало Яэль в кресле, карандаш застрял между зубов. Она слушала.

– Мы создаем необходимую основу для путча. Мы все ближе. – Райнигер тоже вернулся. Прошли месяцы, когда Яэль последний раз его видела. Снежный канун Рождества. Он принес ей посылку, полную трикотажа и шарфов. Когда он ушел, Хенрика поставила его кнопку (А1) в Рим. Она много где попрыгала с тех пор – Париж, Лондон, Триполи.

– НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ! Все стало хуже. Мы забыли «Валькирию»…

– Мир не готов, Клаус. – Голос Райнигера был по-командирски холоден. – Операция «Валькирия» была разработана для меньшего Рейха, с более концентрированными территориями. В случае смерти фюрера будет объявлено военное положение и Территориальная резервная армия обеспечит все операции правительства. Было достаточно трудно совершить путч, когда Рейх был ограничен Европой. Но Новый порядок вырос. Сейчас слишком много переменных. Мы должны продолжать строить свою сеть союзников и объединять различные Сопротивления. Именно это тебя тренировали делать.

Так это было «Валькирией». Не дева войны – носитель жизни и смерти – но военный протокол. Тем не менее картина осталась в голове Яэль. Девушка читала про нее так много раз, что в корешке энциклопедии образовался залом.

– И когда время будет правильным? – Аарон-Клаус продолжал кричать, но страшно, приглушенно. – Чем дольше мы ждем, тем больше умирает людей.

– Если мы ударим в неправильное время, мы все можем умереть, – сказал Райнигер. – Так же, как заговорщики, которые внедрили первую «Валькирию». Все, ради чего мы работали, раскрошилось бы на части.

– Знаете, что я думаю? Вам страшно. Вы видели, что случилось с теми первыми заговорщиками, и это парализовало вас.

– Ты сердишься, – ответил Райнигер. – Ты должен все разложить по полочкам.

– Миллионы людей умирают! Я не могу просто продолжать скрываться здесь! – слова Аарона-Клауса жалили через стены. Проскользнули как яд осы в вены Яэль – все горящие.

Она уронила свой карандаш.

– Это именно то, чем ты займешься, пока не возьмешь себя в руки. Оставайся здесь. Поплачься в жилетку Хенрике. Остуди голову, – сказал Райнигер. – Когда ты докажешь мне, что научился сдерживать свои эмоции, тогда мы сможем поговорить о твоей следующей серьезной операции.

– Но…

– Этот разговор окончен. – На Райнигере, должно быть, были его военные сапоги. Они издавали другие звуки на бетонном полу: стук, стук, стук. Прочь.

Дверь из зала медленно открылась.

Сначала Яэль решила, что ослышалась насчет шагов Райнигера. Мужчина стоял в дверях. Он был высокий, с крепкими плечами, покрасневшим лицом и истонченными губами. Но это был Аарон-Клаус, поняла она, когда он вошел в комнату. Аарон-Клаус – но не тот мальчик, которого она видела на берегу реки.

– Яэль? – Аарон-Клаус замедлил шаг. Черты его лица смягчились, превращаясь в улыбку. – Ты выглядишь иначе.

Не показывай никому.

Сердце Яэль ухнуло. Ее глаза взглянули в зеркало за столом Хенрики (то, которое пожилая женщина использовала, чтобы оценить необходимость в обесцвечивании своих волос). Нет, она не изменилась… Она выполняла команду Мириам. У нее было то же лицо, с каким нашел ее Аарон-Клаус. Лицо, под которым они все ее знали.

– Я теперь подросток. – О чем свидетельствовали ее долговязые конечности. Всякий раз, стоя перед своим отражением, Яэль вспоминала вступительную статью энциклопедии об аннамском палочнике[15]. Насекомое с веточным тельцем, ногами-веточками. Практически невидимое.

– И Хенрика уже заставляет тебя изучать высшую математику? – Аарон-Клаус сел на свое старое место, через карточный стол. От него пахло улицей: сосна, и дождь, и облака. – Кто же ты? Вундеркинд?

– Как было на ферме Влада? – спросила она, потому что хотела, чтобы время, которое они потеряли, не стояло между ними. Она хотела понять, что в нем изменилось. Проследить и решить, как задачу по высшей математике.

– Трудно. Но сейчас у меня есть мышцы. – Он согнул руку и улыбнулся. Оба действия казались пустыми, эхом криков, которые Яэль только что слышала из зала. Того, чем и был Аарон-Клаус.

– Что случилось?

Яэль спрашивала не о ферме, и Аарон-Клаус знал это:

– Я возвращался на поезде. Там были журналы и кофе. Мягкие сидения. Женщина через проход заигрывала со мной.

– А затем пришел транспорт, на другой стороне путей. Я мог видеть их через трещины в товарных вагонах. Пальцы. Глаза. Всего несколько, но я знал, что там были сотни. Сотни уходили умирать. Никто больше в моем вагоне даже глазом не повел. Женщина через проход продолжала говорить о том, как она рада, что фюрер решил не запрещать макияж.

Снова загрохотали воспоминания о ее собственном товарном вагоне: дни темноты, темноты, стонов, больных, вони. Они с пыхтением двигались сквозь Яэль. Не оставляя следов. Раздирая ее внутренности. Было так просто не думать об этом здесь, с животом, полным клецок, и рукавами нового свитера.

Было так легко сделать вид, что она нормальная. Не особенная. Не меченая.

Но она не была нормальной. Она была особенной. Она была меченой.

Воспоминания, слова, числа, монстр. Все под ее рукавом. Спрятанные внутри кожи. Скрывающиеся. Ее собственный левиафан. Такой, такой большой.

– Влад научил меня многому. Стрелять. Лгать. Убивать. Я думал, что тренируюсь для чего-то важного. – Лицо Аарона-Клауса блестело: гнев и пот. На этот раз не ламповым светом, но факельным. Факел, жаждущий сжечь что-нибудь. – Но Райнигер просто хочет использовать меня как мальчика-посыльного.