Она постучала в дверь.

Все звуки плача прекратились. Их сменили топот сапог и открытый кран. Прошла почти минута, прежде чем кран был закрыт и дверь распахнулась.

Яэль представляла много разных лиц – покрытых красными пятнами, с прожилками слез – внутри туалета. Рёко, возможно. Или, может быть, один из молодых первогодок: Рольф или Таро.

Она даже, на мимолетную секунду, представила себе Феликса, прислонившегося к раковине. Бледные волосы, искаженное лицо.

Но ни разу не подумала, что звуки могли исходить от Цуда Кацуо.

При виде Яэль юноша остановился, достаточно долго для того, чтобы она заметила слабую розовую припухлость под ресницами. Остальная часть его лица была сырая, не от слез, а воды из крана. Он начисто его помыл.

Почему плакал Кацуо? Он был охотником, Победоносоным…

Победоносный с обрушившимися на его плечи ожиданиями всей империи. Надеждами народа. Необходимостью победить. Это была тяжелая ноша, даже без дополнительного веса надвигающегося путча. Достаточно, чтобы заставить дрогнуть кого угодно.

Но сейчас в Кацуо не было ничего неуверенного. Его глаза, хотя и были налиты кровью, метнулись в замкнутый двор, когда он протолкнулся мимо Яэль, исчез в коридоре.

Цуда Кацуо: В конце концов не так легко прочитывается.

Но Яэль нужно было прочитать о других людях, так что она отодвинул свой шок в сторону и зашла в уборную. Она присела на унитаз, укрытый устойчивым дымом благовоний, и открыла конверт. В нем было всего шестьдесят четыре страницы, предваренных короткой запиской Хенрики:

ВОЛЧИЦА, ЭТО ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ, КОТОРУЮ МЫ СМОГЛИ СОБРАТЬ. Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ НАЙДЕШЬ ЕЕ ПОЛЕЗНОЙ.

– Х.

С этим ей и пришлось иметь дело.

Там были десятки страниц на Феликса Буркхарда Вольфа. Яэль продолжала их перелистывать. Факт, за фактом, за фактом.

Школьные отметки Феликса. (Он был гораздо более старательный, чем Адель). Заметки врача. (Он боролся с акрофобией. И дважды был доставлен в больницу со сломанным носом. В остальном он был ярким образцом арийской расы). Журналы Гитлерюгенда. Записи всех легковых автомобилей и мотоциклов, которые он отремонтировал в автомастерской своего отца. Яэль увидела в постоянном изменении дат и отсутствии оценок, что он бросил школу два года назад, чтобы заняться бизнесом. Он был освобожден от регулярных собраний Гитлерюгенда, чтобы заняться этой обязанностью, и у него не было социальной жизни, о которой можно было говорить. (Что стало причиной, по которой Адель убежала, выдавая себя за него в течение столь многих недель. Некому было скучать по настоящему Феликсу Вольфу).

Было достаточно фактов, чтобы стать пищей для будущих разговоров с братом Адель, и это уже было что-то. Но информации, которая нужна была Яэль больше всего, не было. Деятельность в Сопротивлении: не замечена, неизвестна.

Яэль прислонила эти бумаги к раковине, перешла к следующей куче: Лука Лёве и Адель Вольф. Она была значительно тоньше, чем досье Феликса.

Неизвестно, существовали ли какие-либо контакты между этими двумя до девятой Гонки Оси. Они ехали в непосредственной близости на всем протяжении пути от Рима вплоть до Осаки, где Адель финишировала на последнем этапе одна. Время Луки было больше на два часа, хотя в интервью он никогда не говорил почему. Не было никаких известных контактов между ними после гонки.

Все, что произошло началось в Риме. Что ты сделала закончилось в Осаке.

А между ними?

Яэль бросила документы на пол. Так много чернильного и белого и ничего разлетелось по полу уборной. Она вонзила свои пальцы в шелковистые волосы Адель и смотрела на все это.

Было слишком много слепых зон. Лука и Феликс. Ни один из юношей не был тем, о ком она читала в бумагах. Смотрела в архивных фильмах. Ожидала от носящей свастику арийской молодежи. Лицом к лицу все настолько было иначе. Плоть к плоти. Так сложно.

Оба были намного большим.

В груди Яэль появилась напряженность, никак не связанная с болью или страхом. Она была подготовлена к ледяным штормам и голоду. Пыткам и длинным промежуткам пустынной жажды. Лгать со спокойным лицом. Смотреть прямо в глаза фюреру, когда засунет нож ему под ребра.

Она думала, что была готова к этой миссии. Готова ко всему.

Но не к этому. Не к отношениям.

Этого она подделать не могла.

Сейчас. 19 марта 1956. Каир – Багдад

Впереди было еще больше пустыни.

Дорога пострадала от непогоды, как это случилось и на третьем этапе Гонки. И хотя она по-прежнему лидировала, создавалось ощущение, что темп Яэль был мучительно медленным, так как она перемахивала на своем байке через ямы: больше обходя, меньше мчась. Декорации не помогали – Яэль никогда не была в месте столь пустынном, как дикая природа за пределами Каира. Бесконечные горизонты, сплошное расстояние и великое небытие. В первую ночь, когда Яэль заглушила двигатель «Цюндаппа» и поставила палатку, не было ничего. Только молчание и тяжелая темнота – шум, который она носила внутри себя. Всегда.

Так она узнала, что была не одна.

Шаги за ее палаткой были мягкими. Даже не шепотом над песком. Яэль встала, когда услышала их – сердце напряжено, в руке пистолет.

Шум прекратился.

Она схватила свой электрический фонарик и выскользнула из палатки. Блестела пара глаз – жуткие звёзды цвета морской волны. Яэль подняла пистолет, выключила свет. Глаза опрометью бросились бежать. Проблеск песчаного меха блеснул по освещенному клочку пустыни. Просто пустынный лис. Вероятно, привлеченный к ее лагерю консервной банкой с говядиной и печеньем из упаковки, которые она съела несколько часов назад.

Яэль снова поставила П-38 на предохранитель, опустила пистолет в карман и нагнулась, чтобы поднять фонарь. Вот тогда она их и увидела: человеческие следы, растянувшиеся на песке. Расположенные слишком далеко друг от друга, чтобы быть ее собственными.

Каждое из чувств Яэль обострилось, когда она обернулась и посмотрела на лагерь. Запах прохладного песка, ореол ее палатки на свету, тени, тянущиеся от нее кругами… растворяющиеся в одинокой, одинокой ночи. Ни звука.

Ничего.

Яэль была единственной живой душой в своем лагере. Но это знание с трудом успокаивало ее. Ни один гонщик не возьмет на себя труд пройти пешком весь путь до ее лагеря (и потерять часы драгоценного сна), чтобы просто оставить следы.

Что-то было не так.

Она повернулась к своему байку. «Цюндапп» стоял там, где она его припарковала, щеголяя обычными потертостями и вмятинами. Его шины были полными, не проколотыми. (Тогда ее гость вероятно не Такео). Бензопровод был цел. Двигатель не испорчен, заводится с первой попытки.