Она затрясла головой. Ее мир разлетелся от этого движения:

– Только если она не подразумевает твой выигрыш без борьбы.

– Честно. – Лука поднял другой палец. – Второе: ты прямо сейчас сядешь и покуришь со мной. По-настоящему. С настоящими словами. Как мы делали это раньше.

Колени Яэль быстро сложились. Даже когда она сидела, земля, казалось, вращалась под ней, серебряные лунные пески напрыгивали на нее, как волны. Она выплюнула свою гальку, боясь, что может проглотить ее.

Лука опустился перед ней на колени. Его руки были еще вытянуты. Фляжка в одной руке, сигареты в другой.

Она взяла и то и другое.

Вода была теплой и с привкусом жести, но это была жизнь. Яэль сделала два глубоких глотка, и хотя ее горло жаждало больше, она закрыла крышку. Ей нужно растянуть ее.

Лука сидел, прислонившись к скатанному спальному мешку. То, как он зажег сигарету, было похоже на магию. Он чиркнул спичкой по каблуку своего сапога. Позволил свечению пламени вспыхнуть и исчезнуть, как ярко освещенный пепел.

Попытка Яэль была более неуклюжей. Ее спичка зажглась со второго раза.

Она винила в этом трясущиеся от жажды пальцы. Когда ее сигарета наконец зажглась, Лука вздохнул и поднес свою к губам.

– Я думал, что раскусил тебя, – сказал он после долгой затяжки. То, как он смотрел, напомнило Яэль льва. Глаза храбрые и глубокие. – Девять месяцев я лежал без сна ночью и вспоминал, что ты сделала. Но теперь… теперь не знаю, как тебя понимать. Девушка, которая оставляет брата умирать в пустыне, но испытывает чувство вины за мальчишку, которого даже не знает?

– Я оставила Феликса без способности действовать. Не умирать. – Яэль подняла сигарету к губам. У нее был ужасный вкус. Девушка гадала, каким образом люди могут делать затяжку за затяжкой. Сигарету за сигаретой. Пачку за пачкой. Как они позволяли дыму жить внутри них, как будто он был ничем.

– Так ударив в висок? Один килограмм лишнего давления и пока-пока, дорогой братец. – Лука сделал резкое движение по горлу. Угли рассыпались из его сигареты, падая на землю, как злые звезды. Умирающие одна за другой.

– Думаешь, я бы убила родного брата? – Яэль выплюнула эти слова, но вкус пепла остался: цепкий, гнилой.

– Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, фройляйн. – Глаза Луки сузились, по-прежнему изучали ее в своем стиле мудрого льва. – Ты для меня абсолютно проклятая загадка. Каждый раз, думая, что нашел истинную тебя, я обнаруживаю совершенно новый слой секретов. После гонки в прошлом году я все гадал, был ли хоть один момент честности между нами.

– Честно? Я думаю, что курение отвратительно.

– Появляется настоящая Адель! – Лука засмеялся и сделал еще одну затяжку. – Поэтому все те ночи, что мы сидели под этим небом и ты скуривала почти половину моей пачки, ты просто притворялась?

– Что-то вроде того.

– Тогда ты должна мне два блока сигарет. Они не дешевы, знаешь ли. Особенно после того, как Гитлер запретил их. – Лука выпустил дым из легких. – Как наш уважаемый фюрер склонен поступать со всем хоть немного интересным или стоящим.

– Я заплачу тебе в Токио. Из части своего выигрыша, – сказала ему Яэль, несмотря на то, что знала, что этого никогда не случится. Если Железный крест вручали на церемонии перед Балом Победителя, то деньгами награждали позже. После ее вальса с фюрером и падения империи. Она к тому моменту уже уйдет далеко.

– Я по-прежнему жду, когда ты докуришь, – сказал Лука.

– Сделка есть сделка. – Яэль снова выдохнула, свернув язык. После этого ей будет нужно еще воды.

Он опять засмеялся. Больше искр упало в песок, исчезло в тишине.

Тишина. Кругом тишина. Она кричала между ними.

– Иногда я скучаю по этому. Ты. Я. Секреты. Звезды. – Его слова сворачивались с дымом – клочья горящего воздуха, который на самом деле выглядел мило. – Я думал, что непобедим. До тебя.

– Кацуо победил тебя, прежде чем я приняла участие в гонке, – сказала Яэль.

– Я хорошо осведомлен о своих потерях, фройляйн. Даже если я их не показываю. – Рука Луки потянулась к задней части шеи, потерла там цепочку. – Ты знаешь, что я говорю не о гонке.

Было так много версий Луки Лёве – национал-социалист и гонщик, порочный и гордый, а затем это… большее – всему нашлось место внутри него. Оболочка менялась каждую минуту. Лица внутри лиц. Маски внутри масок. Куклы в куклах.

Какая версия была реальной? Все? Ни одна?

Но этот Лука Лёве, сидящий перед ней сейчас, любил настоящую Адель. Яэль видела это в его глазах – в синеве и глубине которых отражалось лицо Адель – в дрожи пальцев, держащих сигарету, в мучительно изогнутых губах.

Он любил ее достаточно, чтобы причинить боль.

– Когда я проснулся в Осаке в прошлом году, я думал, что армия разгромила мою голову, так сильно она болела. Но это было ничего. Ничто по сравнению с тем, как я чувствовал себя внутри… – он на мгновение остановился. – Я должен был тебя ненавидеть. Я пытался. Иногда я даже думаю, что ненавижу. Но это чувство никогда не задерживается.

– Кто знает, может, ты никогда не любила меня. Может, ты разыгрывала меня все время. Или может, ты просто увидела свой шанс выиграть в Осаке и воспользовалась им. Но есть две истины, в которых я уверен.

– Какие?

– Я люблю тебя. – Это были самые искренние, решительные слова, которые Яэль когда-либо от него слышала. На мгновение она забыла вкус пепла, покрывавший ее язык.

Но он все еще был там. Прилипал к небу. Скользил между зубами.

Яэль стряхнула со своей сигареты весь пепел. Она догорела до фильтра. Сигарета Луки тоже затухала. Янтарное свечение на его лице умирало. Вырвав его из ее поля зрения.

– А какая вторая? – спросила она.

– Эта гонка – Гонка Оси 1956 года – моя. – В его голосе не было никакой угрозы. Только глубокая убежденность. – Я не дам тебе снова выиграть.

Сигарета Яэль сгорела. Сделка свершилась. Она похоронила окурок в его же собственном пепле и встала.

Лука не удосужился встать. Новые тени выросли на его лице, смыкаясь между ними, когда он смотрел на нее.

– Ты из опасной породы, Адель Вольф. Но я всегда готов к вызовам.

И затем наступила полная темнота. Убивая его сигарету с дымным шипением.

Тогда. Четвертый волк: Аарон-Клаус. Часть 2. Весна 1952

Подвал пивной был одиноким без Аарона-Клауса. Большую часть времени там были только она и Хенрика. Контакты, которые проходили мимо, никогда не оставались надолго. Обед или два, короткий разговор о далеких местах на красной карте, и они уходили. Они никогда не говорили, куда отправлялись, но после их ухода Хенрика всегда переставляла пронумерованные кнопки на своей карте. P5 в Париж. T11 в Лондон. A32 в Каир. Номера перепрыгивали, как фишки в причудливой игре «Штерн Халма»[14]. Над бывшими границами, пересекая тропы, кнопки танцевали на стене Хенрики.