В тысячный раз Мена на мгновение пожалел о тех счастливых днях, когда находился в армии. Он – единственный сын весьма честолюбивых родителей, предназначивших для него с самых ранних лет карьеру писца. Если бы он был не столь смел и активен или учитель – не столь свиреп, то он мог бы стать им. Фактически он так устал от постоянного битья, что в пятнадцать лет убежал. Это были великолепные дни, когда фараон сам ехал впереди своего войска. Мена обожал захватнические походы, приготовление еды и сон под открытым небом, возможность напиться допьяна в тех странах, где было хорошее вино. Он восхищался видом моря и хмелел от чувства того, что принадлежал к высшей расе по отношению к невнятно бормочущим сирийцам. Сражение приводило его в восторг, ощущение победы и трепетных переживаний наполняло его, когда он получил первое золотое кольцо за доблесть и когда его повысили в звании после первого же военного похода.

Это были золотые дни. Когда его начальники узнали, что Мена умеет писать, он очень быстро начал продвигаться по службе. А его отвага стала легендарной. Именно Мена приобрел известность после взятия крепости Иоппа, когда он со своими воинами проник в нее, спрятавшись в огромных кувшинах для воды. В качестве награды ему предоставили отряд, с которым он мог, как ему сказали, добывать славу и богатства. Тутий назначил его префектом Иерусалима – небольшого города на холме.

Мена часто задавался вопросом, почему Тутий поступил так: не только лишь потому, что ревновал и завидовал ему и хотел присвоить всю славу взятия Иоппа себе. Иерусалим, в конце концов, не располагался даже на главном маршруте в Сирию. Путь в эту страну проходил по побережью из Газы, и этот город оставался в стороне. Ни египетские торговцы, ни важные послы, ни отряды, которые шли улаживать конфликты в северных городах, никогда не заходили в Иерусалим. Единственными, кто когда-либо посещал это место, были люди из Египта, раз в год сопровождавшие царскую дань от царя Абишуа, которую они собирали у подданных и часть которой оставляли в казне Мены. С этим караваном Мена или сам Абишуа имели возможность посылать письма фараону с выражением своей преданности. Они были начертаны понятными знаками на обожженных глиняных дощечках. В конце обычно писали просьбу, пронизанную надеждой и отчаянием долгих томительных месяцев. «Верните мне моего внука, Абди-Хиту, – написал Абишуа. – Я старею, а он мой единственный наследник. Жив ли Абди-Хита?» Но эта просьба всегда оставалась без ответа.

Тогда Мена получал за письма более щедрое вознаграждение. В последнее время он отчаянно нуждался в подкреплении, чтобы следить за кочующими пастухами, которые шли из Иордании. С предыдущим караваном ему пришла помощь. Фараон из своей безграничной щедрости прислал в Иерусалим пять человек.

Это был такой случай, когда Мена мог бы расплакаться; но за двадцать лет тоски по дому все его слезы высохли. И вместо рыданий он устроил обычный пир для воина, возглавлявшего караван, дал, как обычно, ему взятку и задержал его насколько возможно, чтобы от души наговориться с египтянином.

– По крайней мере, вам надо было попросить Абишуа дать вам сопровождающий эскорт, – сказал он. – Дорога не безопасна, а половину ваших солдат вы оставляете здесь. Мы хорошо обучаем людей, но и их стрелки неплохие.

Начальник каравана стремился как можно быстрее вернуться в удобные казармы в Газе и принял это предложение, посчитав, что сирийцы могут быть полезны как погонщики ослов, которых использовали для перевоза груза через горы. Но он не имел никакого представления о сирийцах как о солдатах. А все префекты этих отдаленных городов на холмах казались ему одинаковыми. Каждый из них горел желанием узнать последние египетские новости и похвастать своими собственными достижениями, будто бы они были полководцы, а не неудавшиеся постаревшие воины, со временем ставшие похожими на местных жителей. Этот старый служака из Иерусалима, например, был одет в засаленный шерстяной халат, который обычно носили сирийцы.

Поднялся ветер. Через несколько мгновений пойдет дождь. Мена подошел к своему сундуку и достал оттуда сирийскую одежду, к которой египтяне относились презрительно. Он ревностно относился к своей одежде, но в Сирии в это время года было необходимо носить теплые вещи. Когда цистерны наполнялись водой, эту одежду обычно стирали.

Абишуа появился на пороге как раз в тот момент, когда начался дождь. Мена учтиво поклонился ему. Одной из его обязанностей было поддерживать достоинство Абишуа как царя, хотя сам Абишуа не требовал поклонения к себе, особенно после того, как постоянные просьбы о Абди-Хите оставались без ответа. Абишуа не воспитывался в Египте, но в течение года или двух был заложником в Мемфисе в золотом Оне. С тех пор его посвятили в цари и помазали священным египетским маслом. Изредка вместе с Меной они приносили пожертвования в небольшой храм Амона и платили дань богам, невнятно читая несколько молитв. Фактически он был образцовым царем, не слишком честолюбивым, поскольку не чувствовал угрызений совести из-за того, что лишь благодаря дюжине солдат Мены и страху среди сирийцев к спящей власти Египта он мог оставаться на троне. Однако последнее время он начал сомневаться относительно того, как относятся к имени Абишуа в Египте, и его интересовал вопрос, не подойдет ли его племянник Бела для службы фараону, особенно если станет известно, что Абди-Хита мертв.

– О, мой бог, мой царь, что привело тебя в мой бедный дом? – сказал Мена, низко кланяясь, но не из уважения, а чтобы все видели, как он выполняет свои обязанности. Иерусалим, расположенный на узком горном хребте за стеной из грубо отесанных камней, был сильно перенаселен, даже царю было трудно оставаться незамеченным.

За оглушительным раскатом грома полил дождь, и Мена не разобрал ответа Абишуа. В полутьме он мог увидеть, как тот что-то показывал руками, а потом взмахнул ими, как безумный, над головой и затем ударил о землю своим жезлом. Мена привык к таким сценам, которые повторялись слишком часто, по мере того как старик слабел и, таким образом вымещая свою злость, искал виноватых в собственной немощи. Презирая подобные излияния, он все же заставил себя подойти к старику, чтобы слышать его, и почувствовал, как ему в руку положили что-то квадратное и тяжелое.

– Посмотри на это! – кричал старик. – Читай это. Я уверен, что Абди-Хита мертв и никто не интересуется нашей судьбой!

Он схватил себя за бороду и начал вырывать ее с таким бешенством, что, если бы у него хватило сил, он вырвал бы ее с корнем.

Мена ощупал то, что ему дали, и узнал небольшую глиняную табличку. На мгновение у него в голове молниеносно пронеслась невероятная мысль: неужели посыльный нашел какой-то секретный путь в стене. Как начальник гарнизона, он знал совершенно точно, что ни один незнакомец не входил в Иерусалим в течение нескольких дней. Кроме того, он лично отправил группу солдат, чтобы обыскивать холмы на тот случай, если на дороге появятся грабители. Он поднес табличку к окну и начал разглядывать многочисленные мелкие знаки, нацарапанные на ней, когда глина была еще влажной. Он не очень хорошо мог читать на этом языке, но в первых же строчках сразу узнал что-то знакомое. «Мой отец, хозяин всех земель, – читал он, – мой бог, дыхание моей жизни… Семь раз я падаю перед моим царем, я, Мена, пыль под твоими ногами».