Мелодичный?

Поднимаюсь из-за кухонного островка и замираю посреди гостиной. Грант, целый и невредимый, появляется на лестнице в одних штанах и с полотенцем на плечах, которым ерошит влажные волосы.

— Что ты делаешь?...

— Тихо, — прикладываю палец к губам.

Глухой стук повторяется снова.

К нему вдруг прибавляется приглушенный «дзынь».

Глаза Гранта расширяются, и он бросается прямиком к кабинету. Я бегу следом. Моментально определив, откуда доносится звук, Грант отбрасывает тяжелый, бесформенный чехол, обнажая красивый черный рояль.

Копошение, стук и звон моментально становятся громче.

— Будь ты проклят, — восклицает Грант, откидывая крышку рояля. — Да как ты сюда вообще забрался?

— Мяу, — отвечает ему Чарльз.

Кошачий навигатор был бы очень немногословен, если бы существовал в природе.

Кот дергается при виде хозяина, хочет выпрыгнуть, но снова раздается тот самый звук — это натягиваются и вот-вот порвутся струны. Кот-тяжеловес чхать хотел на инструмент, в который залез, но не смог выбраться, запутавшись, как перекормленный окунь в натянутых сетях.

— Не двигайся, усатый бандит. Сейчас я освобожу твой хвост…

— Мяу! — жалобно и громко отвечает кот, когда Грант дергает запутавшуюся лапу.

— Проклятье, Чарльз, отомстил, так отомстил…

Кажется, одна из струн все-таки не выдерживает натяжения и лопается.

Я хочу увидеть противостояние музыканта и котовладельца, но Грант не превращается в разъяренного музыканта, на глазах которого громят любимый рояль. Он хоть и ворчит, но Грант улыбается. Кот нашелся. А его пушистой заднице переживать не о чем.

Может, я теперь даже смогу уговорить Гранта уехать раньше. Или он сможет честно рассказать мне, о чем его предупреждал лейтенант нацгвардии.

— Все, ты свободен!

Чарльз летит мягкой вспышкой из внутренностей рояля. Грант подставляет свои руки, а этот усатый мерзавец бежит мимо. Прямо ко мне. На глазах у законного хозяина.

Подставляю руки пушистым лапкам и беру рыжего бегемота на руки. Он тарахтит, как счетчик Гейгера в радиоактивной зоне, а пристальный взгляд Гранта во мне сейчас действительно прожжет дыру.

— Давай ты его покормишь? — предлагаю.

Потом комнату наполняют медленные глубокие звуки — а я близка к экстазу при виде того, как скользят по клавишам цвета слоновой кости длинные музыкальные пальцы Гранта.

Сначала он нажимает на них нерешительно. Еще бы. Привык играть к темноте, а сейчас разгар дня. А я стою рядом, боясь сделать лишний вдох, чтобы не спугнуть.

Он просто прожимает клавиши, а я даже в этих касаниях слышу истоки ночной музыки. Мне очень хочется спросить, что он играл. Это его собственное сочинение, импровизация или это микс каких-то классических мелодий, но я молчу. Боюсь, что сейчас он захлопнет крышкой, а сверху снова накинет уродливый чехол.

И музыка снова станет уделом ночи, темноты и одиночества.

Но Грант вдруг придвигает ногой к роялю пуф.

Опускается, не прекращая средним пальцем нажимать на одну из клавиш. Судя по его страдальческому выражению лица, нота звучит неправильно, но знаток из меня не очень. Я вижу только музыканта и его руки, которые оживают и принимаются порхать над клавишами. Как напрягаются его голые плечи и как играют мышцы на голой спине. С влажных волос стекает последняя капля, по позвоночнику, исчезая за кромкой мягких штанов.

Он играет все сильнее, кривится, хмурится, пробует, будто исследует, как по-новому может звучать рояль после настройки Чарльзом. Играет всем телом. Наклоняется и немного откидывается назад. Прикрывает глаза, пока пальцы живут собственной жизнью. Высекают икры музыки даже из расстроенного инструмента.

Я не дышу, растворяясь в звучании знакомой музыки. Я ослеплена, но не ярким дневным светом, а тем, что все именно так, как я представляла, пока сидела и вслушивалась в музыку в темноте. И даже лучше.

За роялем Грант даже красивее, чем во время секса.

Различаю тот самый перебор клавиш. Звонкие ноты не вытягивают, я знаю это не потому, что обладаю музыкальным слухом, просто уже слышала эту мелодию. И она была другой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Грант вкладывает в звучание музыки все свое отчаяние. Я слышу биение сердца, слышу за шелестом ветра приближение шторма. Короткие резкие и злые ноты звучат, как предвестники грозы, как гром при ясном небе.

Я дышу в ритм с музыкой. Даже мое сердце сейчас бьется в унисон с этим немного расстроенным роялем.

А потом шторм приходит во всей своей прекрасной, первобытной силе. Мелодия обрушивается на неподготовленную меня впервые в полной своей красоте. От зарождения через кульминацию к освобождению.

Я ощущаю на лице капли дождя, хотя мы стоим в гостиной, а за окном светит солнце. И не сразу понимаю, что это слезы.

Первые слезы за… черт знает, сколько времени.

Я никогда не плакала. С того самого дня, когда слезы не помогли и не спасли, я больше не проронила ни слезинки. Зато теперь во время шторма, который рождается под пальцами Гранта, снова и снова, я не могу остановить бегущие из глаз слезы.

Он ударяет пальцами, сильно, страстно, с чувством. Так сильно, что я вздрагиваю.

А потом оборачивается.

Музыка осекается. Повисает в воздухе последняя оборванная нота.

Я не успела отвернуться или вытереть лицо.

Грант поднимается из-за рояля, его плавной походке сейчас, наверное, завидует даже Чарльз. Не в силах смотреть на него, закрываю глаза, ощущая, как по щекам снова бегут слезы.

Прикосновение его пальца к моей щеке пугает даже сильнее.

Будто он пытается заставить и мое тело тоже петь. Играть, как рояль. Но если инструмент еще можно настроить, то меня — уже вряд ли.

Правда, Гранту удалось заставить мое тело петь. Впервые. А еще плакать.

Я же говорила, что рядом с ним контроль сдает по полной.

Его пальцы ложатся мне на подбородок. От этого простого прикосновения становится так больно в груди, так страшно от того, что может быть дальше, что я слизываю с губ соленые слезы раньше или первой. Не знаю. Может, он и не собирался меня целовать.