— Остаться?..

— И начать всё с начала.

— Это слишком… долго. Я обещал вернуться.

— Обещания — великая сила, — Варий слокнил голову, наблюдая за тенями на каменном столе.

— Скажи… Ты ведь знал, что я встречу Джейну?

Мастер откинулся чуть назад и улыбнулся с лёгкой грустью. Как будто знал что-то особенное, о чём не мог сказать сейчас. Но Алекс уже не находил в себе сил злиться на это молчание, а Варий заговорил:

— Джейна… Нет, вот этого не знал наперёд. Только то, что судьба ей достанется непростая и путь будет особенным. Даже мне не обо всем говорят боги.

— По крайней мере, с тобой они говорят.

— Они говорят с каждым. Просто не каждый готов слышать.

Алекс с силой упёрся руками в край каменной столешницы и заговорил:

— Я готов слышать, Варий. Я ведь пришёл сюда! Пришёл, чуть не подохнув, разве не так? Но не могу быть здесь долго, как ты не понимаешь?.. В десятках миль отсюда полыхает война, погибли мои люди, и я даже не знаю, как выбраться и что теперь с теми, кого оставил… Мне нужна твоя помощь, но не ценой гибели всех, кто мне дорог, иначе к демонам это… такую жизнь.

А Варий неожиданно рассмеялся. Светло и по-доброму.

— Сейчас ты думаешь, что я невыносимый зануда, который только и умеет, что изводить пустыми словами. Когда настоящая жизнь проходит где угодно, но не здесь.

Алекс даже поморщился от того, насколько это оказалось близко.

— Но знаешь что, — продолжил Варий всё с той же улыбкой и поднялся, — теперь ты и в самом деле готов. Осталось просто поверить и довериться. Дай мне шанс показать тебе это. И ты узнаешь то, что всегда хотел узнать.

Алекс тоже встал и замер на краю крыши, взглянув на монастырь перед собой. Солнце село далеко за горами — где-то там, между южными скалами и океаном. Ветер разогнал остатки туманного сумрака, а тепло отвара больше не грело изнутри, и кожа покрылась мурашками.

— Сколько вас здесь? Сколько выживших в этом монастыре?

— Пятьдесят три взрослых и тридцать учеников. И только шестнадцать тех, кого раньше звали дарханами, кто хранит знания, знает даори может быть духовным наставником.

— Ты хочешь, чтобы я стал одним из них?

Варий покачал головой и усмехнулся.

— Увы, нет. Твой путь не так прост, я же говорил, что придётся начинать всё сначала. Пока здесь ты можешь быть только учеником. Посвещяемым.

Учеником! Он ведь издевается…

Но голос мастера — спокойный и внушительный — был полон силы. Алекс взглянул в его лицо и увидел не простого плотника со слегка косящим правым глазом, чуть хромого, доброго друга, а теперь смотрел на кого-то другого. Будто даже черты лица изменились, и тёплое сияние окутало кожу. Незнакомой, глубокой мудростью светились глаза — глаза человека, который прожил не одну жизнь и постиг что-то неведомое и недоступное прочим.

Но не напрасно же Алекс шёл сюда. Обратной дороги нет, как нет и будущего — пока он не найдёт свой путь. Джейна пока в безопасности — по крайней мере, хотелось в это верить. Шагнув чуть назад, Алекс наступил пяткой на острый угол камня и зашипел от боли.

— Надеюсь, и ботинки у вас здесь найдутся, — проговорил он на выдохе.

— И с этим поможем, — хмыкнул Варий. — Ну, идём. Говорил же, к вечеру холодает.

Влажно, душно. И бесконечное ж-ж-ж-ж над ухом.

Эрик в полудрёме отмахнулся от назойливой мухи, брыкнул ногой, и только потом понял, что попал в кого-то из соседей. Сагиш недовольно замычал, но не проснулся. Зато у Эрика сон как рукой сняло.

Он распахнул глаза и уставился на низкий скат крыши, что спускалась к самой двери. Красные ставни, белые стены, солома на полу, рассохшиеся доски пола. Стол, что сдвигали к стене на ночь, чтобы устроить лежанки для матросов. Который раз он уже видит это, просыпаясь на рассвете?

Давно он не продирал утром глаза — и всё в одном месте. Уже без малого лет десять, если не подводит память. Только тогда он просыпался в собственной белоснежной постели, на мягком хлопке, под будоражащий запах кофе и улыбки служанок, что приносили завтрак младшему сыну богатого плантатора.

Эрик устал лежать на жёстком тюфяке, набитым соломой, и пялиться в унылые доски крыши. Судя по свету в щели между ставнями — до настоящего рассвета ещё долго. Но раз сна как не бывало…

Неловко потянув одеревеневшие за ночь мышцы, он приподнялся и наконец встал. Хозяева дома — пожилая пара — ещё спали в своей крохотной комнате за плотно закрытой дверью. Эрик по привычке осторожно ощупал руку, перелом на которой почти сросся, покрутил кисть и, оглянувшись на своих, тихо отворил дверь во двор.

После ухода Алекса и половины команды стало даже как-то пусто в деревне.

Эрик шикнул на курицу, что попалась во дворе и собралась кудахтать, хлопая крыльями. Хотела, но передумала. Отчего-то довольный своим влиянием, Эрик похромал сквозь туман вниз по дороге, толком не понимая, куда и зачем идёт.

На душе оставалось тошно и пусто одновременно. И не радовало даже то, что он шёл на поправку и стал гораздо выносливей, рука почти не болела и только осталась хромота и неловкие пальцы, потерявшие прежнюю хваткость.

Но этого было мало. Мало!

Он сохранил свою жизнь. Спасся, вырвал у смерти то, чего так отчаянно жаждал, но это не приносило радости. Всё будто отравил яд безнадёжности. И впервые за долгие годы Эрик задавался вопросом: «Зачем?».

Похоже, капитан заразил его своим вечным дурным самокопанием и поисками высшего смысла. Эрик остановился в глухом месте зарослей рядом с горной рекой и замер, прислонившись к стволу широкого лавра. Даже сквозь одежду чувствовалась гладкость коры и её причудливый рисунок. Эрик прикрыл глаза, расслабил лицо, выдохнул, попытался как и прежде отпустить себя. Почувствовать свободу и безграничность.

Но стоять долго было неудобно, пение птиц и стрекот насекомых скорее отвлекали, чем помогали погрузиться в привычное состояние. Мир не принимал его, не отвечал ему, и это было больнее, чем переломанные рёбра.

Эрик чувствовал себя лишним.

Надо хотя бы размять мышцы, отвыкшие от нагрузок за время восстановления. Тихо раскачиваясь, он принялся вспоминать прошлое и плавно переносить вес с одной ноги на другую, временами морщась, но чувствуя, что уже лучше владеет телом. Подхватил с земли толстую ветку и осторожно сделал выпад, замах, отвёл руки назад и снова плавно качнулся. Он повторял движения ещё и ещё, до тех пор, пока мышцы не загудели от напряжения.

Но тут от внезапного крика птицы повернулся слишком резко, вскинув ветку, и от боли в запястье стиснул зубы и сполз на землю. Сполз, прижавшись боком к корням дерева, и уставился в густое сплетение ветвей и листьев, сквозь которое уже пробивались первые лучи. Перевернулся на спину. Успокоил дыхание, утихомирил боль.